Узнав о случае с сибирским гуменником, посмотрел в ту сторону, куда он рухнул, и сказал:
— Его прибило к тому выступу. Пошли.
У выступа птицы не оказалось.
— Как же вы ошиблись? — укоризненно спросил Жариков. — Где ж гуменник-то?
У берега колыхался нанесенный плав, и было видно, как издали, по дуге, огибающей остров, подносило новые щепки и черные корни камыша.
— Здесь бы он был, — показал Георгий Никитич пальцем. — Вы его подранили, он и уплыл своей дорогой, вышел из течения. Зря, — выругался он, — покалечили.
Мы двинулись домой, подошли к броду. Глядя на установленную Жариковым дощечку, повернутую к воде острым углом, словно указкой, я вспомнил о пластмассовом наконечнике на карандаше Георгия Никитича и подумал: «За Жариковым не пропадешь».
Мы снова стали подтягивать сапоги до пояса, и Георгий Никитич вдруг радостно засмеялся.
— Гляньте, — показал он на тот берег, на подъезжавшую машину. — Шофер наш. Я его выучил точно подъезжать, так он небось за бугром стоял, а увидел, что мы вышли, — и враз появился, черт хитрый!
Родные души
Известно: рыбак рыбака видит издалека. Так же и охотники.
…Мчится по зимней проселочной дороге грузовик. В кузове — колхозницы, везущие на базар молоко, живых кормленых гусей и кур; двое незнакомых друг другу парней из разных хуторов; гладко выбрившийся дед, едущий в райцентр в гости к сыну или к замужней дочке.
Режет встречный ветер, и все, подняв воротники полушубков, надвинув на глаза капелюхи и шерстяные платки, сгрудились вместе, натянули на себя добытый у шофера брезентик. Брезентик совсем небольшой, и, чтоб не задувало, надо сидеть тесно, не ворочать головами.
— Лисица мышкует, — слышится из-под брезента ни к кому не обращенный голос одного из парней.
Вдали возле стогов действительно видна мышкующая лисица. Ярко-желтая, чистая, с огромным выхоленным хвостом, она по-кошачьи вспрыгивает в воздухе и, припав носом к снегу, быстро гребет лапками, далеко швыряя вверх блещущую на солнце снежную пыль.
— Стерва, — тоже ни к кому не обращаясь, говорит второй парень, чернявый и крепкий, сидящий под брезентом с другого края. — Когда ее надо, ее никогда не найдешь. А сейчас — вот она!
— Ага! — оживляется первый. — Ее бы сейчас из-за стога!
— Нет, — отмахивается чернявый. — Она к стогу не подпустит.
— Почему?
— Потому.
— Да не мордуйтесь вы! — хором вскрикивают женщины. — Тут едва затуляешься от ветра, а они размахались. Герои!
Раздражается и дед:
— Нема им покою! Сидели б себе и сидели, не крутились бы…
— Папаша, мы ж тихонько, — бросает деду чернявый и быстро поворачивается к собеседнику: — Не подпустит она до стога.
— Подпустит!
— Брось! Надо не с стога, а с лесополосы! Во-он смотри — с той… И от дороги нагнать! Она сюда, а ты — тут. Она туда, а ты — там. И крой дуплетом!
Угол брезента, натянутый на головы тесно сидящих людей, срывается. Несколько человек вскакивают, чтоб его ухватить; бьют крыльями всполошенные гуси.
— Молоко перевернете!.. Молоко!
Кто-то колотит ладонью по крыше кабинки:
— Шофер! Шофер! Господи, да стой!..
Машина останавливается. Из кабинки беспокойно выглядывает полногубый скуластый шофер:
— Что такое?
— Да перевернули молоко! Дурни тут лисицу увидали!
— Где лисица? — выскакивает на подножку шофер, бойко оглядывается по сторонам.
— Проехали, понимаешь! — заглушая голоса, с сожалением объясняет первый парень. — Вон там сидела. И сидела хорошо…
Чернявый подтверждает:
— Хорошо! Был подход со стогов. Мы такую позавчера взяли.
— Где ж брали?
— В балочке. Если б один там у нас не пуделял, еще б накрыли. В тернах, за «Красным колосом».
— А ты что, с «Колоса»?
— Нет, с «Двадцать лет Октября».
Первый парень вмешивается:
— Это я с «Колоса».
— Ну?! — улыбается шофер. — А я рядом, с Поляковки. И пушку имею… Не кричите, бабочки, — досадливо поворачивается он к женщинам, — сейчас едем. Хлопцы! Давайте в кабину: у меня «ЗИС» — просторно. Не договоримся сходить в субботу?..
Безусловно договорятся, знаю по опыту!..
Фиша
Наш сосед, Даниил Кондратьевич, был горячим охотником. Он, как рассказывали мои родители, еще до революции имел и двухстволку, и ягдташ, хотя люди рабочие таким благородным делом не занимались. Даниил же Кондратьевич, бывший уже тогда известным котельщиком-паровозоремонтником, дозволял себе удовольствие стрелять на лоне природы…