У дверей в глиняном полу аккуратненькая лунка с соломой, пропитанной известью. Томочка ступает сама и заставляет ступить меня, чтобы продезинфицировать ноги и не занести телятам инфекцию.
Пройдя еще две двери и у каждой дезинфицируясь, мы вошли в высокую выбеленную комнату.
Под потолком сплошной линией шли окна с приспущенными шторками, а внизу, вдоль всей комнаты, тянулись струганые базки, и в каждом базке ходил теленок. Крупная порода, упитанность, отдельное помещение для каждого — все это придавало телятам важный, солидный вид.
— Перед вами не что-нибудь, — представляет Тамара Ивановна, — высокоплеменные телята! Каждый буквально на вес золота! За принцами так не ухаживают.
Меланхоличные сосуны смотрят крупными, черными, точно влажный уголь, глазами.
Сзади хлопнула дверь, вошла та самая баба — толстощекая, носатая, которая скандалила у кладовки.
Мимо базков все время проходили люди, но телята не обращали на них внимания. Теперь же разом выставились, точно по команде.
— Генерал! — ухмыльнулась Томочка. — Это тетка Федосья. У нас ужасная неприятность, — понизила Томочка голос. — Эта Федосья подала об уходе заявление. Работает последний день, ночью уезжает.
— Чего это?
— Еще поймет… Тише…
— А какой у нее характер? — очень тихо спросил я.
— Н-ничего… Двадцать лет выращивает сосунов, и, представляете, у нее каждый уже с первых кормежек выучивается кушать!
Я засмеялся.
— Сложное дело!
— Как можно так говорить о труде, которого не знаете, — возмутилась Томочка. — Именно сложное дело. Один теленок аж пропадает, захлебывается молоком, другой, наоборот, зажмет от жадности зубы и не может взять ни капли.
Томочка после института, после города, и сама, по-моему, едва осваивала все это. Заметив в моих пальцах мундштук, она испуганно зиркнула на Федосью:
— Не закурите, не дай бог, при телятах — увидит…
Федосья прополаскивала стеклянные поёнки. Вымыв, рассовала поенки горлышками вниз на вбитый в стол ряд колышков и принялась обходить телят. Здесь терла пол, там чистила самого теленка и, окончив, вынимала из его рта подол своей юбки, которую во время чистки жевал сосун.
Говоря что-то телятам, она то бесцеремонно отодвигала какого-нибудь в сторону, если он мешал, то, будто скамейку, поворачивала к себе тем боком, который надо почистить. Ее обращение с сосунами напоминало обращение сурового мужчины с детворой — серьезный разговор без скидок, который всегда нравится детям.
Наступает время кормить. Девчонка-доярка по имени Анджела вносит ведерки из белой жести и, ставя на стол, докладывает:
— От Герцогини, от Победы…
Каждому детенышу, оказывается, положено молоко от родной матери.
Точно перед операцией, Федосья моет руки, затем наполняет поенки, натягивает на них соски. Телята волнуются, изредка какой-нибудь пробует мычать, и это так же неожиданно и неловко, как первое кукареканье петушка.
Наконец Федосья подкладывает крайнему под бороду салфетку и всовывает сосок в его темные губы. Теленок не хочет, морщится, беспокойно ворочает головой и толстым (тоже черным) языком выталкивает сосок. Федосья наклоняется, тихо шепчет теленку, пальцами раздвигает его тупые молочные зубы, глубже воткнув сосок, запрокидывает поенку. Первые капли попадают ему в рот, и он, разобрав, в чем дело, весь напружинившись, уставясь глазами в одну точку, начинает сосать, выгнув дугой короткий, в плотной волнистой шерстке хвост. Федосья все выше поднимает дно поенки; молока остается немного, и сосун, уже насытясь, словно зевая, открывает рот, и тогда виден его толстый, черный, облитый белым молоком язык и толстые, точно припухшие, десны.
— Это телочка, — говорит Тамара Ивановна, — она в своей жизни третий раз ест, еще не привыкла.
Видя, что Тамара Ивановна обращается ко мне, Федосья смерила меня взглядом:
— Вы не с начальников?
— Нет. А что?
— А раз нет, шо балакать? Только интересно, якый собака позаботится об телячьих базках на улице?
Зашел дед в новом соломенном бриле.
— Ты, Хведосья, кончай. Як ихать, увязываться б…
— Зараз, батя.
Все замолчали… Наевшаяся телочка дернула поенку, и она полетела в сторону.
— Подохло б ты! — замахнулась Федосья, но привычным движением вытерла салфеткой заслюнявленную морду телочки. — Кринку мешком обвяжите, шоб не разбилась, — бросила уходящему старику Федосья и вошла в следующий загон к пегому крутобокому бычку.
Тамара Ивановна тронула ее плечо:
— Не уезжали б, а? Завтра специально поедем в местком.