— Кто у тебя на ферме — мать? — спросил я.
— Сестра. Матери нету.
— А где отец работает?
— Отца тоже нету, — беззаботно бросил он, потирая плечом исцарапанное в кровь ухо, когда охотился за воробьями. Должно быть, в соломенной крыше, куда он продирался головой с чердака, были жесткие стебли.
— В сорок четвертом отца убили, у меня дома его медаль есть, — хвастливо добавил он уже за порогом, но дальше не пошел, увидев мой велосипед. Замирая от надежды и нисколько не веря в счастье, а просто так, на всякий случай, произнес:
— Дядя, я прокачусь, а?..
— Прокатишься, — сказал я. — Только подожди: отдохну, подкачаю камеру.
Мальчишка ошеломленно вздохнул, тронул свои тугие карманы. С таким грузом кататься невозможно. Он скинул штаны, свернул Их комом и, оставшись в вытертых, сплошь заштопанных трусишках, сел лицом в сторону чуть впереди меня, показывая этим, что абсолютно никого не торопит. Его выгоревшие волосы были совершенно белого цвета, а тонкая шея, зажатая в острых плечах, до того коричневая, что казалась дегтярной.
— Сколько тебе лет?
— Одиннадцать. А что? — подозрительно и сразу недружелюбно глянул он, опасаясь, не повредило б это договору о велосипеде.
— Ничего. Молодец! А зовут как?
— Валентин.
— Значит, с сестрой живешь, Валя?
— Ага. Она в седьмом классе уже. Зимой учится, летом — птичницей. Что-то с комбайном у них? Стал. — Он вгляделся. — Вон и наши пацаны едут оттуда к нам, будут быков поить.
Далеко на дороге виднелись подводы. В голубизне покачивались рогатые бычьи головы, словно стояли на одном и том же месте.
— Ох, и не люблю быков, — объявил Валентин. — То ли дело машина или конь! Я с конякой три раза в день оборачиваюсь на ферме. И вода, и корм, все без задержки! Сегодня б за мясом ехать, да зав не выписал, паразит.
— Как это паразит?
— Пьянствует! Вот и дерешь воробцов для рациона. Хорошо, что хоть коняка пока выпасается.
Действительно, в полусотне метров стояла белая лошадь, а возле нее темный жеребенок. От зноя лошадь не паслась, дремала, свесив большую костлявую голову, даже не обмахиваясь уснувшим хвостом, и в сиянии ослепительного неба, в палящем солнце казалась серебряной.
— Аня, Аня, Аня! — начал звать ее Валентин. — Анечка!..
Лошадь подняла голову, тряхнула ею, должно быть сбрасывая свои сны, и медленно вместе с жеребенком пошла к хозяину, качая в такт шагам острой спиной и реденькой вылезшей гривой.
— Ну что? Видали? — хвастливо скосился Валентин. — Я ж ее купать буду. Знает, паразитка!
Лошадь остановилась за несколько шагов, но Валентин выдерживал характер, не поднимался.
— Анечка, Анечка…
И только когда конская морда с отвисшей белесой, в темных крапинках губой, с огромными, желтыми, сухими на солнце зубами совсем повисла над ним, он вскочил, стиснул под мышкой эту морду и начал охлопывать за ухом. Жеребенок остановился поодаль, оглядываясь на подводы.
— Валька, скупнемся? — кричали с подвод мальчишки.
— Чего там в комбайне у вас? — осведомился Валентин.
— Ремень порвался. В двух местах, не зашьешь. Механик на бедарке побежал за новым.
— Тр-р-р! — загорланили ребята на быков, сразу потянувшихся к воде.
Мальчишек было двое и две девочки: одна совсем маленькая, лет трех, толстая, с помидорно-красными щеками, сомлевшая на подводе от тряски, солнца и горячего ветра.
— Посади ее в холодок, Гринька, — распорядился Валентин, ткнув в плечо кирпатого, спрыгнувшего наземь мальца.
— Сам, что ли, не знаю! — огрызнулся тот и, с досадой обхватив девчушку поперек, будто она не ребенок, а куль, отволок ее под стену, в тень.
— И семечек дай ей, Гринька, пусть играет, — назидательно сказал плечистый цыганковатый хлопец, которого все с уважением называли Алексеем.
Отошедший было Гринька ожесточенно посмотрел на Алексея, но вернулся к ребенку, полез в карман, вытащил горсть семечек.
— Играй, Наташа…
Что Наташа и Гринька сестра и брат, ясно со взгляда. Одинаковые носы, круто вздернутые кверху — кирпатые, открывающие две пары до смешного у сестры и брата одинаковых круглых ноздрей, широко и как бы требовательно глядящих в мир. Лица ватрушками, только у Наташи убежденно-хозяйское, а у Гриньки — озабоченное обязанностями няньки, которую жестко контролирует вся компания.
Особенно была недовольна Гринькой Оля — гладко остриженная под машинку, большерукая тоненькая девочка. Когда Гринька посадил сестру, Оля ближе подсунула ее к стене, а когда насыпал семечки на землю — Оля с подчеркнутым возмущением переложила их на платочек.