Он вместе с песком черпает из ящика семена.
— На бюро областные ученые выступали. Отметили, что на Западе закон убывающего плодородия, вейсманизм… Ну, это нам не подходит. Больше конкретно ставили вопросы: климат по району, осадки; тучи ж от воспарения лесов будут собираться — и опять дождем вниз… Сказать по правде, такой энтузиазм охватил на бюро! И я, — Логушов смущенно хихикает, — ох и здоровое написал обязательство!.. В первые сутки проснусь ночью — и аж пугаюсь. Но теперь привык. Возможность реальная.
Логушов бросает в ящик семена, о штаны вытирает ладонь.
— Рекомендуют нам посадку саженцем… — Он презрительно дергает плечами. — Три года этот саженец выращивай, а затем выкапывай, вези до места, там — прикопай, по штучке высаживай. Волокита! Нужно не сажать, а сеять лес! Сразу в степи: массой! А как иначе? — он недоуменно оттопыривает губы. — В грунт — и все! Ладно, часть не взойдет. И правильно, взойдут сильные.
— А если все не взойдут?
— Да ну!.. Конечно, прежние лесоводы семечко избаловали — делали ему в степи лесную обстановку. Соломой его завалят, чтоб вроде листвы, и поливают кажен день. Мы этого при занятости не можем. Просто глубже прокопаем — и порядок.
— Но если «порядок», так бы раньше и делалось.
— Так раньше ж, — восклицает он, — не было Мичурина.
Не зная, что отвечать, я спрашиваю:
— А высевать рано начнете?
— Какую породу когда. Дикую грушу и яблоню за месяц до мороза: так любят. Акацию, наоборот, в тепло. Да еще семена зашпарим кипятком.
Он смотрит куда-то в потолок и весь расплывается в улыбке.
— Желтая акация повырастает, — объясняет он, — ох и детвора из стручков пищики будет делать! Стручку кончик скусишь, развернешь стручок, чтоб была щелка сбоку и пищишь, пока мать не надает по шее… А с бузины, знаете, мы манки делали — чижат в сетку подманивать.
Логушов громоздится на бочку, сдвигает капелюху набок.
— Летит за хутором стайка высоко-о-о в небе, — он мечтательно заболтал ногой, — смотришь — повернула, на тебя тянет, — нога Логушова застыла. — Прямо на тебя!.. А ты с ребятами в бурьяне лежишь, не шелохнешь — и только в манок: «Прр, прр, пию-ють!» Они услышат, развернутся — и ниже, ниже… И тут только чуть-чуть надо: «Пи-и-у-у-пи-и-и…»
Он оглядывается на меня и, досадливо кашлянув, спрыгивает с бочки.
— Акацию один раз зашпарим, — переходя на официальный разговор, поясняет он, — а гледичию два раза. Кожура у нее, как черт, жесткая, надо мягчить в кипятке, чтоб росток пробился без задержек.
— И ничего… в кипятке?
— Хорошо. Просохнет — и в сеялку! — Он трет кулаком нос. — Управимся здесь, надо до кузни пробежать, там трубки высевные нам подгоняют.
В ящиках и плетенках лежат семена лоха, жимолости, ирги, потерявшие вид, размочаленные. Семена кленов с помятыми крылышками напоминают облитые водой мельничные сметки.
Сверху, через подвальное оконце, едва пробивается белесый луч. Стекло обледенело, и только в маленьком просвете видно, как крутит на улице метель.
— Ох, сейчас в поле!.. — присвистывает Логушов.
Он отбрасывает прислоненный к фанерной перегородке лом и снова, будто минуту назад, когда рассказывал б пищиках, широко улыбается;
— А тут у нас дубы!
За перегородкой — жестяные баки. Логушов скинул с одного крышку, разгорнул насыпанный доверху сухой песок. В песке замелькали желуди — блестящие, точно полированные.
— Воронежские!..
Логушов глубоко запускает обе руки, неторопливо, с удовольствием роется и поднимает пригоршню желудей. Он набрал их так много, что они выскальзывают меж пальцев, падают в песок.
— Дуб этот — будущий хозяин здесь!.. Разрастется — корень на пятнадцать метров идет вглубь. Как насос грунтовую воду под верхние слои тянет. Двойное же действие у дуба: снизу почвенную влагу ближе к пшенице организует, сверху — атмосферную. — Он смотрит на меня так, будто дуб этот придуман лично им. — Красавец! Крона плотная, ветвистая, тень-то какую раскинет! Комбайны на полдник заглушили: три бригады ложись, руки разбрасывай, ноги — все в холодке! Над головой тёмно, солнце не пробьет! А лист! Резной! Снизу светлый совсем, сверху аж черный. Строгий лист!
— Иван Евсеич! Откуда вы так дубы знаете?
— А с курсов!..
Он бросает желуди в бак, присыпает и снова берет светло-рыжий, длинный, тугой желудь и, поскребывая ногтем кожуру, кивает на ящики с семенами лоха, кленов, ясеней.
— Те все его обслуживать будут — притенять. Дубу солнце только сверху давай, а по бокам чтоб зелень! Любит он, как говорится, расти без шапки, но чтоб в шубе… Ну, пошли в кузню?