— А что у вас в баночках?
— Тлю обрызгивать. А эти против шелкопрядов, кольчатого и непарного; для них уже не наружное давай, как тле, а кишечное — они ж ведь, черти, грызуны… Идемте?
Навстречу вваливается в подвал завхоз, чертыхаясь, отдуваясь с мороза.
— Петро Афанасич, — улыбаются девчата, — ветер не меньшает?
— Черта меньшает! — бросает завхоз, останавливается, не видя со света.
— Где ты есть, хозяин?
— Ну?! — отзывается Логушов.
— Тебе камышу уже хватит?
— Нет.
— А шпагату?
— Нет.
Завхоз плюет и скрывается опять за дверью.
— Видали дракона? — спрашивает Логушов. — Ему камыш отпустить лесхозу хужей смерти… Пошли?
— Иван Евсеич! — окликает Марья Семеновна. — Будешь мимо, шумни в школе: нехай семена досдадут.
Ветер на улице напирает неровными шквалами; поземка, теперь уже выросшая до крыш домов, идет через улицы и пустыри напрямую. Снегопада нет, метет поднятой с полей снежной пылью.
— Где-то, негодяй, озимку раздевает, — констатирует Логушов.
Ветер опаляет лицо, в секунду пронизывает, выносит тепло из шубы. Ставни в хатах затворены, из труб клочками вырывается дым — люди везде затопили печи. Хуторская площадь освобождена от снега, земля по-летнему черна, гладко выметена.
— Нам в кузню, — приостанавливается Логушов, — да школа вот по дороге. Заскочим?
Еще в школьных сенях слышно, как через закрытую дверь гудит напряженный детский голос: «Обра-дова-лась лиса и го…и го-во… говорит…» В другом классе уверенно читает то ли взрослая ученица, то ли учительница: «Первое число в семь раз больше третьего и на пятьдесят единиц меньше второго…»
Заведующая школой Анна Ованесовна, немолодая, с восточным смуглым лицом, предлагает нам сесть. Натягивая на плечи шальку, она с пунктуальностью старого школьного работника информирует Логушова:
— Четвертый класс «А» сдает вам добавочно восемьсот граммов семян, четвертый «Б» — тоже, пятые — семь килограммов сто граммов… Все отсортировано и сушится.
— Анна Ованесовна, — отрывает от тетрадок круглую, гладко причесанную голову сидящая у подоконника и молчавшая до этого учительница, — третий класс «А» тоже досдаст, вы, надеюсь, знаете!
— Я знаю, Нина Ивановна, скажу: третий класс «А» досдаст тоже. Двести граммов, послезавтра… Не такое уж достижение!
Заведующая встает со стула:
— Пойдемте, Иван Евсеич, посмотрите, и мы отправим.
Одернув бахрому шальки, она трогает Логушова за пуговицу:
— Сбегай уж, Ваня, к Матвеичу за ключом, у тебя ноги молодые.
Анна Ованесовна объясняет мне:
— Наш ученик. Сейчас он ключ принесет от естественного кабинета.
«Естественный» кабинет — просторная низкая комната, похожая на чистую половину хаты, называемую в хуторах залом. Крестьянской мазки стены с шелухой половы, вмазанной в глину, гладко побелены и обведены поверху неровным, видимо детской работы, трафаретом. Ветер высвистывает в щелях оконных рам, и поэтому аквариум, горшки с лимонными деревцами и кактусами и клетка с белой крысой убраны с подоконников на пол. В шкафу за стеклом блестит фольговыми наклейками электрофорная машина, банка с разрезанной заспиртованной лягушкой, стоят на подставках чучела двух грачей, крота и суслика. Рядом со шкафом в ширину всей стены растянут склеенный из газетных листов монтаж: «Мичурин — преобразователь природы». Выделяются то нарисованные, то вырезанные из журналов и обведенные цветным карандашом мичуринские яблоки «славянка», виноград «русский конкорд зимостойкий», груша «дочь бланковой» и мясистый, круто раздвоенный абрикос «товарищ». Рисунки разные — от умелых до самых смешных, криво и густо намалеванных.
— Правда, замечательно? — не скрывая гордости, спрашивает Анна Ованесовна.
Вверху над разделами «Тяжелый путь дореволюционного ученого-одиночки», «Мичурин и его последователи» наклеен вырезанный из книги портрет садовода. Щурясь от солнца, он смотрит из-под полей мягкой шляпы на далекие, застывшие в зное деревья. Прищур, морщины на лице Мичурина видны плохо: в оконца бьет непроглядная снеговая круговерть, стегает по рамам и осыпается, царапая в стекла.
Около печки разложены вороха собранных ребятами древесных семян. Логушов пропускает вперед Анну Ованесовну. Сзади шаркает маленький, старый, гладко выбритый сторож Матвеич. Все наклоняются к семенам.
— Здесь, Анна Ованесовна, перебрать бы нужно, — смущенно указывает Логушов. — Берест-то со скумпией вместе смешали…
— А я и не заметила. Переберем, не волнуйся. И краснеешь-то чего, когда прав?..