Сгорбившись у стойки, итальянец метнул в нее хмурый взгляд:
– Леди, в вашем городе не то что жить – на одну ночь остаться противно. Господи, чего бы я не отдал за любую другую работу, лишь бы не мотаться месяцами по дорогам и не травиться в таких… – Он умолк, заметив, как побагровели щеки хозяина, и отхлебнул кофе.
– Джо, да ты сноб? – ухмыльнулся его спутник.
– Не перебраться ли вам в Денвер? – предложила Джулиана. – Там гораздо лучше.
«Знаю я вас, восточноамериканцев, – подумала она. – Любите жить с размахом, вынашиваете великие замыслы. Скалистогорские Штаты для вас дыра, да и только. Здесь же ничего не изменилось с довоенной поры. Безработные старики, тупые фермеры. Лень, нищета. Молодежь посмышленее норовит перебраться за восточную границу, легально или нелегально. Ее тянет в Нью-Йорк. Там деньги. Большие деньги, большой бизнес. Германские инвестиции. Благодаря им Соединенные Штаты возродились в считаные годы».
– Вот что, приятель, – зло прохрипел хозяин закусочной, – я не любитель евреев, но тебе так скажу: видел я, как они драпали из ваших Соединенных Штатов в сорок девятом. И если нынче у вас много новостроек и шальных денег, то все это за счет тех, кто был ограблен и вышвырнут из Нью-Йорка нацистами. Мальчишкой я жил в Бостоне и особой пользы от евреев не видел, но если бы мне кто сказал, что в Америке будут действовать нюрнбергские расовые законы, пусть мы и проиграем войну… Вот скажи, почему бы тебе не завербоваться в армию твоих Соединенных Штатов? Сейчас бы готовился захватить какую-нибудь южноамериканскую республику, чтобы потеснить япошек и порадовать немчуру.
Оба шофера вскочили с окаменевшими от злости лицами. Старший схватил со стойки бутылку кетчупа, замахнулся. Повар, не поворачиваясь к ним спиной, нашарил большую двузубую вилку и приготовился к защите.
– В Денвере строят огнестойкую взлетно-посадочную полосу, там будут садиться ракеты «Люфтганзы», – проговорила Джулиана.
Никто из троих мужчин не пошевелился и не подал голоса. Посетители тоже помалкивали.
Наконец повар произнес:
– Одну я видел на закате.
– Эта ракета летела не в Денвер, – сказала Джулиана. – Она села на Западном побережье.
Водители понемногу успокоились. Старший проворчал:
– Вечно забываю, что народ здесь малость желтоват.
– Япошки не губили евреев, ни в войну, ни после, – сказал повар. – И не строили печей.
– То-то и беда, что не строили, – буркнул старший водитель и принялся за еду.
«Желтоват, – подумала Джулиана. – Пожалуй, он прав. Мы к японцам относимся хорошо».
– Где будете ночевать? – спросила она у Джо, молодого водителя.
– Не знаю, – ответил тот. – Только что вылез из грузовика. Мне тут не нравится. Вся ваша страна не нравится. Может, в кабине лягу спать.
– В мотеле «Медоносная пчела» вполне прилично, – проворчал повар.
– Ну что ж, – сказал молодой водитель, – может, там и заночую. Если мне не будут глаза колоть, что я итальянец. – Он говорил с явным акцентом, хотя и старался его скрывать.
«Идеалист, – решила, глядя на него, Джулиана. – Поэтому такой озлобленный. Слишком многого хочет от жизни. Не знает покоя и отдыха, вечно брюзжит. Да я и сама такая же. Не могла усидеть на Западном побережье, наверное, и здесь не усижу. А разве прежде, во времена Дикого Запада, люди были иными? Но сейчас фронтир[32] проходит не здесь, – мелькнула у нее мысль, – а через другие планеты. И он, и я могли бы попроситься на корабль, который отвозит колонистов. Нет – нам бы отказали. Ему – из-за смуглой кожи, мне – из-за черных волос. Уж эти мне бледные нордические феи из эсэсовских училищ в замках Баварии!
У этого парня, Джо, или как его там, неправильное выражение лица. Нет бы принять холодный, но одухотворенный вид, будто он ни во что не верит и при этом видит перед собой некую высшую цель. Да, у наци именно такие физиономии. Они не идеалисты, как я или Джо, они циники и фанатики. Это дефект мозга, как будто немецкие психиатры не только душевнобольным, а всему своему народу сделали лоботомию. Их беды – из-за секса, – решила Джулиана. – Еще в тридцатые у них началась всякая мерзость, а потом все хуже и хуже… Гитлер забавляется со своей… сестрой, кажется? Или теткой? Или племянницей? Да и его собственные родители были двоюродными братом и сестрой. Немцы не считают кровосмешение пороком, многие впали в первородный грех и вожделеют своих матерей. Вот почему у этих белокурых эсэсовских фей такой невинно-кукольный облик, такие ангельские, жеманные улыбки. Они берегут себя для Мамочки. Или друг для дружки. А кого они считают Мамочкой? – подумала она. – Лидера, герра Бормана, который, говорят, на ладан дышит? Или Доходягу? Ходят слухи, старик Адольф, разбитый сенильным парезом,[33] доживает последние деньки в одном из санаториев рейха. Сифилис мозга – память о нищей жизни венского бродяги… Черное долгополое пальто, грязное исподнее, ночлежки… Наверное, это месть злорадного Боженьки. Совсем как в немом кино, злодей купается в нечистотах. Историческая кара за подлость. И что самое жуткое – вся нынешняя Германия порождена этим больным мозгом. Сначала он создал партию, потом – нацию, потом – государство на полпланеты. И не кто-нибудь, а сами нацисты выявили болезнь, поставили диагноз. Шарлатан-гомеопат Морель, пичкавший Гитлера патентованными пилюлями “Антигаз доктора Кестера”, раньше лечил венериков. Об этом знает весь мир, и тем не менее любой бред рехнувшегося вождя по-прежнему считается откровением мудреца, Священным Писанием. Мало того, что его идеи заразили весь мир, – их, как споры зла, разносят по планетам незрячие белесые пчеломатки. Вот плоды кровосмешения: безумие, слепота, смерть. Брр!» – содрогнулась Джулиана.