— Я швед, — пояснил Бэйнс.
— Но ведь вы садились в Темпельхофе.
— Да, я был в Германии по делам. Мне приходится бывать в разных странах. Работа такая.
В глазах немца мелькнуло недоверие: как человек, занимающийся международным бизнесом, летающий ракетами Люфтганзы, может не знать немецкого?
— А чем вы занимаетесь, мистер Бэйнс? — поинтересовался он.
— Пластмассы. Резина. Я имею в виду промышленное сырье, а не готовые изделия. Понимаете?
— В Швеции делают пластмассы? — Вновь недоверие.
— Да, и превосходные. Если дадите адрес, я с удовольствием вышлю вам проспект нашей фирмы. — Бэйнс извлек авторучку и блокнот.
— Ну что вы! Не стоит раздаривать проспекты кому ни попадя. Я не коммерсант, я художник, Алекс Лотце. Вам не доводилось видеть мои картины? Они выставлялись на Континенте.
— К сожалению, я равнодушен к современной живописи, — сказал Бэйнс. — Мне нравятся довоенные кубисты и абстракционисты. Люблю, когда картина несет глубокий смысл, а не просто изображает натуру.
— Но ведь это — цель искусства, — возразил Лотце. — Примат духа над чувственным восприятием. Абстракционизм — искусство упадка, хаоса, он отражает процессы разложения общества, старой плутократии. Декадентов поддерживали еврейские капиталистические воротилы, опутавшие своими сетями весь мир. Те времена ушли, и живопись стала иной. Искусство не может стоять на месте.
Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.
— Вам приходилось бывать в Тихоокеании? — спросил Лотце.
— Несколько раз.
— А я лечу впервые. В Сан-Франциско при содействии ведомства доктора Геббельса и японских властей открывается выставка моих работ, так сказать, культурный обмен в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. Надо снижать напряженность между Востоком и Западом. А для этого нужно больше общаться, и искусство — один из важнейших факторов…
Бэйнс кивнул. Внизу, за огненным кольцом дюз, показались Сан-Франциско и Залив.
— А где в Сан-Франциско можно поесть? — спросил Лотце. — Для меня заказан номер в «Пала-Отеле», но мне кажется, в национальных районах лучше кормят. В Чайна-тауне, например.
— Да, — подтвердил Бэйнс.
— А цены там не кусаются? А то я почти на мели. У нас очень прижимистое министерство. — Лотце засмеялся.
— Смотря как обменять деньги. У вас, надо полагать, чеки Рейхсбанка? Рекомендую Токийский банк на Самсон-стрит.
— Danke sehr,[17] — поблагодарил Лотце. — А я собирался поменять их в гостинице.
Ракета неслась над самой землей. Бэйнс увидел взлетное поле, ангары, стоянки машин, здание аэровокзала, дома… «Красиво, — подумал он. — Горы и вода, и клочки тумана, уплывающие к Золотым Воротам».
— Что это? — спросил Лотце. — Что за огромное сооружение? Вон там, внизу. Космопорт? Я думал, у японцев нет космических ракет.
Улыбаясь, Бэйнс пояснил:
— Стадион «Золотой Мак». Бейсбольное поле.
— Ну да, они без ума от бейсбола, — усмехнулся Лотце. — А по мне, нет спорта скучнее и бессмысленнее. Взбрело кому-то в голову начать такой…
— Он уже достроен, — раздраженно перебил Бэйнс. — Его таким задумали, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. Горожане очень им гордятся.
— Такое впечатление, будто его проектировал еврей, — пробормотал Лотце, глядя вниз.
Бэйнс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психический сдвиг. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что пришло на ум?
— Надеюсь, мы с вами еще встретимся в Сан-Франциско, — сказал Лотце, когда ракета коснулась земли. — Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поболтать.
— Мы с вами вовсе не соотечественники, — возразил Бэйнс.
— Вы правы. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и цели наши, и намерения совпадают. — Лотце заерзал в кресле, расстегивая привязные ремни.
«И это с ним я близок в расовом отношении?! — с ужасом подумал Бэйнс. — Это с его целями совпадают мои цели? Тогда и у меня психический сдвиг. Мы живем в душевнобольном мире, где у власти — безумцы. Сколько лет это продолжается? Сколько лет мы сопротивляемся? И главное — сколько нас, понимающих? Не таких,как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или начинаешь выздоравливать? Пробуждаться? Наверное, нас очень мало. Мы — одиночки, разбросанные по свету. Но массы… что думают они? Сотни тысяч жителей этого города? Может быть, они считают, что живут в правильном мире? Или все-таки сомневаются, хотя бы самую малость?.. Но что значит — безумие? Какой смысл я вкладываю в это слово? Где граница?.. Безумие в их природе. В умственной ограниченности. В незнании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет, не то. Я чувствую. Интуитивно. Целенаправленная жестокость… Нет. Боже, помоги, в одиночку мне не докопаться до сути! Пренебрежение истиной? Да. Но не только это. Безумие в их замыслах. Да, в замыслах! Покорение планет. Такое же бессмысленное и жестокое, как покорение Африки, а еще раньше — Европы и Азии.