— Эндрю, Эндрю. — И затем: — Чего ты испугался? Что с тобой? Это Карлион, всего лишь Карлион.
Очарование голоса! Он, казалось, содержал все, чего так сильно желал Эндрю: покой, дружбу, конец бесполезной борьбы. Он хотел сказать: «Я здесь, Карлион» и лечь в туман и заснуть, чтобы, проснувшись, увидеть Карлиона, сидящего рядом, задумчиво и добродушно болтающего о том о сем; чтобы все — и тошнотворное утомление от опасности, и кислый запах дыма, и монотонность ветра — потонуло в холодной красоте его голоса. Извечно повторяющийся стук ног о палубу, а над ним — хлоп, хлоп, хлоп стреляющей парусины, проклятия, неразбериха, суета, волнение, а ниже обезьяноподобное лицо Карлиона, преображенное покоем.
Эндрю, Эндрю, с мягкой грустью. «Не смей. Не смей», — говорил он сам себе, истерично рыдая и при этом усиленно пытаясь не шуметь, хотя усилие причиняло боль, рвущую горло и грудь. Все кончено. Конец навсегда дружбе, стихам, тишине посреди шума, остались только страх и постоянное бегство. А он хотел мира. Он осознал, что Карлион давно уже замолчал, он снова был окружен тишиной, которую нарушало лишь кап, кап, кап с перегруженных ветвей.
Пространство, которое сомкнулось вокруг него, пока звучал голос, вновь простиралось во все стороны. Он был один в пустыне белого тумана, безнадежно лишенный дружеского общения. Он еще немного подождал, прислушиваясь, а затем пошел, спотыкаясь, назад в туман, туда, откуда пришел. Он думал, что обманул Карлиона, что тот бросил поиски. Ему не пришло на ум, что Карлион мог терпеливо ждать и слушать, чтобы определить направление, которое он выбрал. Эндрю бежал, петляя, вдоль невидимой колеи, и постепенно ему становилось как-то странно легко на сердце.
4
Он снова узнал коттедж по красному отблеску скрытого огня, который немного вдавался в белое покрывало тумана, обещая тепло, спокойное дружеское общение и еду. Страх не прогнал голода, он только перебил его более сильным волнением. И теперь, когда спокойствие медленно возвращалось, Эндрю вспомнил о потребностях своего желудка. Он не испытывал больше ни злости, ни страха, только чувствовал себя немного неловко. Он осторожно продвигался вперед, мысленно подняв одну руку, чтобы отразить удар. Он заглянул через окно в объятую сумраком комнату.
Большой камин горел с какой-то смягченной силой, и его красные лучи вместо света разливали по комнате еще более черные запруды темноты. Освещался только небольшой полукруг перед камином, а вытесненная оттуда тьма, сгущаясь, образовывала мрачную стену в дальнем углу. В освещенном пространстве на корточках сидела Элизабет и штопала, поблескивая чем-то металлическим, — блеск иглы напоминал искры от горящей угольной крошки.
Ее силуэт, хоть и искаженный стеклом, отчетливо выступал на фоне теней, и Эндрю не понял, что его собственного лица ей не было видно. Он постучал кончиками пальцев, стараясь, чтобы звук получился тихим и успокаивающим. Она подняла голову и, уронив работу на колени, глядела на него во все глаза со смешанным выражением страха, недоумения и сомнения. Он улыбнулся, не зная, что она не видит его улыбки или, в лучшем случае, смутно различает какую-то гримасу на почти невидимых губах. Он постучал еще раз и увидел, как она поднесла к груди то, что штопала (что бы это там ни было), и крепко прижала к себе.
Какая тоненькая, подумал он, когда она поднялась и выпрямилась (темная Элизабет, вновь удивился он), а отблески огня сновали по ее телу, как изумленные, ищущие пальцы влюбленного. Она крепко прижала руку к груди, как будто хотела достать до сердца, чтобы удержать его и успокоить стук. Только теперь Эндрю понял, что она его ясно не видит и боится. Но когда он приготовился ее успокоить, ее губы перестали дрожать от страха и она, оставив освещенный участок, пошла сквозь тени к окну.
Он услышал, как, не очень уверенно, ее пальцы искали щеколду. Затем окно распахнулось, и он отпрянул.
— Это ты, что ли, вернулся? — прошептала она, и он не мог понять по ее голосу, была ли она обрадована или напугана.
— Да, да, — сказал он. — Это я.
— А, ты, — сказала она глухо и разочарованно. — Чего тебе надо?
Он испугался, что она снова закроет окно и оставит его на холоде, вдали от мятущегося огня.
— Ты меня не пустишь? — спросил он. — Не бойся. — И когда она иронически засмеялась, он быстро заговорил: — Я сделал все, как ты велела. Я отделался от всей этой мерзкой деревенщины.