Я написал Кеше сообщение по мессенджеру. Он прочитал, но не ответил. Наше беспокойство окрепло, когда он скинул фотографию Кирилла Михайловича, спящего за письменным столом в кабинете, который до этого принадлежал Виктору. Меня вдруг захлестнула обида. Закипев от злости, я поставил телефон на спящий режим и отвернулся от Дарьи Сергеевны до того, как успел ни за что расстроить и накричать на неё. Она нашла блокнот и ручку и зарисовала синюю степь, простирающуюся за окном.
Я уснул, хотя совсем не хотел спать. Меня разбудила Дарья Сергеевна, ласково, но решительно тряся ладонью плечо.
Кеша заскочил в машину и, велев Дарье Сергеевне скорее уезжать, бросил мне жёлтый лист, сложенный надвое.
– Виктория написала Кириллу Михайловичу прямо перед тем, как убить помощницу сто тысяч. Видимо, она решила, что письмо безопаснее, ведь его можно порвать в клочья, и никто не узнает о содержании. Она предложила одному из коллег отравить Виктора, а взамен повысить после того, как займёт высокий пост. Теперь он в тюрьме.
– Но почему Михайлович оставил письмо? – спросил я удивлённо.
– Виктория в конце призналась, что хотела бы видеть его в роли создателя и что ситуация с Виктором на вечере была бессмысленным фарсом… Стойте! Не домой, а в редакцию! В редакцию, я сказал! Мы сейчас же напишем статью. Ни один помощник и человек больше не пострадает!
Не осталось ни капли от Кешиной сдержанности. Он сказал, что, наконец, готов отправиться в долгий путь, а когда Дарья Сергеевна повернула не туда, даже ругнулся сердито и потребовал перечитать письмо.
Диана допоздна сидела в «Литературном уголке». Как только мы переступили порог, она холодно пригласила нас пройти в кабинет, оклеенный газетными вырезками и увешанный фотографиями. При виде меня и Дарьи Сергеевны у неё невольно закрались подозрения. Она говорила с особой теплотой в голосе с Кешей, закрываясь от нас густыми пепельными волосами. Когда же Диана чуть осмелела и медленно повернулась ко мне, чтобы подробнее расспросить о случае, произошедшем более года назад, я поняла, что она пыталась безуспешно скрыть. Всё её плоское загорелое лицо, нацелованное солнцем, было изуродовано затянувшимися рубцами. Над верхней тонкой губой выделялся заметный белый шрам.
Дарья Сергеевна после долгого сна была бодра и особенно болтлива. Она встревала в разговор и глядела на помощницу, как на дикого зверя в его естественной среде обитания, что очень не нравилось Кеше. Он попросил Дарью Сергеевну подождать в машине, и когда она ушла, сделав напоследок обидное замечание, извинился перед Дианой за её беспощадную прямолинейность.
– Старики, как дети. Любят лезть туда, куда не следует.
– Если все были, как они, то весь город бы давно знал, что со мной. Итак, почему вы считаете, что я должна выпускать статью с таким… содержанием? – спросила она и скривилась презрительно. – История завершилась, да и мои ребята будут против, я без их ведома не напечатаю ни слова. Мы не готовы к тому, чтобы выступать с шокирующими заявлениями, и писать о том, к чему абсолютно непричастны. Я не представляю, чего вы хотите добиться. И пришли вы только за тем, чтобы я выслушала и сделала всё по-вашему?
– Не по-нашему, а по-правильному. Другие редакции не возьмут меня, потому что посчитают, что я клевещу на Викторию и Михайловича и завидую им. Наверное, в какой-то степени так оно и есть. Но ваш девиз нести добро и свет, так? Один раз поступиться принципами можно, ведь тогда восторжествует правда.
– Что до правды, то я бы предпочла её не знать. Или копаться в чужом белье и окунаться в интриги, до которых мне тем более до лампочки. Я совсем не думаю о том, что получаю взамен, но всегда стараюсь предугадывать последствия. Они волнуют меня больше, чем убийство человека, пусть и создателя.
– Владимир не всё договорил тебе. Я скажу за него, – твёрдо настроился Кеша. – Надеюсь, что это останется между нами.
– Продолжай.
– Той ночью умер один человек и один помощник. Умерла помощница сто тысяч.
Перед моими глазами расплылось её мягкое бескровное лицо, бусы, звякающие по плиточкам, и безвольная рука на потной шее. И вот уже я воскресил образ высокого скелета в платье, которое выбирала Виктория, потому что она всегда подражала популярным модницам и не терпела, если кто-то решал, что у неё нет вкуса. Про себя я раскаивался в том, что не успел спасти помощницу. Смерть её заставила меня врасплох, когда я был пустой, как и теперь, и подкосила настолько, что я выдумал нового идеального себя, который с мудростью относился к невзгодам и людям, не бросался из крайности в крайность, а потому знал и чувствовал, что есть настоящее счастье.