Мне нужно было встать и помочиться, но когда я пошевелился, то задел жестким стежком шва о верхнюю простыню и так дико заорал, что целая стайка сестер мгновенно впорхнула в палату, а старый джентльмен забулькал во сне всеми своими шлангами.
Две сестры отвели меня под руки в ванную, и мне пришлось держать больничную рубашку перед собой, на манер стрелы грузоподъемного крана, чтобы не задеть свой раненый орган.
Я совершил глупую ошибку, глянув на него до того, как начал мочиться. Отверстия я не увидел — его покрывали струпья и черные, стягивающие стежки, что напоминало мне о кончике кровяной сосиски. Я уклонился от мочеиспускания, попросив сестру принести мою почту.
Письмо оказалось от моего старого руководителя диссертации, доктора Вольфрама Хольстера. Он вложил в конверт статью из «Бюллетеня северогерманских языков», написанную одним из известных знатоков сравнительной литературы из Принстона, доктором Хагеном фон Тронегом, сетовавшим на недостаточную изученность древних языков северогерманской цепочки. С точки зрения доктора Тронега, «…никакое глубинное понимание религиозного пессимизма в произведениях норвежского, шведского, датского, ирландского и языка Фарерских островов невозможно до тех пор, пока не будет поставлена задача обновить те немногие, имеющиеся у нас переводы и пока мы не возьмемся за новые переводы с восточного древнескандинавского, западного древнескандинавского и нижнего древнескандинавского языков». В комментарии доктора Вольфрама Хольстера содержалась мысль, что ситуация для публикации поэмы «Аксельт и Туннель» определенно «созрела».
В постскриптуме Хольстер выразил свое сочувствие по поводу, как он выразился, «моей ситуации», о которой ему стало известно. Заканчивал он так: «Руководитель диссертации редко имеет возможность вторгаться в эмоциональные проблемы диссертантов; однако, учитывая крайнюю необходимость и своевременность данного проекта, я чувствую, что руководителю следует проявить персональное участие и постараться быть как можно более конструктивно-снисходительным, но и конструктивно-критичным». В конце он сделал приписку: «Дайте мне знать, Фред, как продвигается перевод „Аксельта и Туннель“.
Этот постскриптум в больничном туалете вызвал у меня сначала приступ смеха, потом слез. Я бросил письмо Хольстера в унитаз, и это придало мне смелости пописать на него.
Во время моего бродяжничества по Европе в состоянии ступора я дважды писал Хольстеру. Первое послание было длинным и сплошь лживым, в нем я описывал свое исследование трагической истории исландской королевы Брунгильды в смысле ее возможной схожести с Королевой Темного Моря из поэмы «Аксельт и Туннель». Разумеется, никакой Королевы Темного Моря в «Аксельте и Туннель» нет и в помине.
Другим моим посланием к Хольстеру была почтовая открытка. Это был маленький фрагмент великой картины Брейгеля «Избиение невинных младенцев». Маленьких детишек и грудных младенцев вырывали из рук их матерей; руки их отцов, которые пытались освободить своих чад, безжалостно рубили. «Привет! — написал я на обороте открытки. — Как жаль, что вас здесь нет!»
Немного погодя одна из сестер вошла в ванную спросить, все ли у меня в порядке. Она проводила меня обратно к постели, на которой мне полагалось дожидаться прихода Виньерона для выписки.
Я просмотрел остальную корреспонденцию. Среди прочего я нашел большой пухлый конверт от Ко-ута с документами о разводе. Подразумевалось, что я должен это подписать. Записка Коута советовала мне ничего не читать: документы составлены в «дурном стиле», предупреждал он меня, чтобы развод воспринимался серьезно. Я не понял, кто должен был воспринимать развод серьезно, поэтому, не вняв совету, прочитал. Там говорилось о моем «непристойном и развратном поведении и частых адюльтерах». И о том, что я «бессердечно бросил жену, сложив с себя всякую ответственность», а также о моем «граничащем с идиотизмом инфантилизме».
Изложение сути выглядело сухим и немногословным, поэтому я подписал все. Мне это ничего не стоило.
Остаток корреспонденции не являлся корреспонденцией вовсе. Конверт был запечатан, он был от Ральфа, но на нем отсутствовали марка и штамп. Подарок с пожеланием выздоровления? Шутка? Пророческий символ?
В нем оказалось что-то вроде диплома.
«ОРДЕН ЗОЛОТОГО ЧЛЕНА
Поздравляем!
Данный Документ Удостоверяет,
Что ФРЕД БОГУС ТРАМПЕР,
Продемонстрировавший Небывалое Мужество, Доблесть, Храбрость и Фаллическую Выносливость, Неустрашимо Выдержавший Хирургическую Коррекцию своего Member Virile, Успешно Перенесший Страшную Уретротомию с Наложением Не Менее Пяти (5) Швов, Отныне и Навечно
Именуется Полным Рыцарем Братства Ордена Золотого Члена и,
Следовательно,
Даруется Всеми Причитающимися Ему Привилегиями и Правом Бахвальства».
Диплом подписали Жан Поль Виньерон, Главный Исполняющий Хирург, и Ральф Пакер, Главный Писец & Член. Но где же, удивился я, подпись Тюльпен, Главной Заинтересованной Госпожи?
Трампер был все еще не в себе, когда Виньерон явился его выписывать.
— Ну что ж, все идет просто замечательно, — заявил он. — Ведь вам не так уж и больно мочиться?
— Нормально, — пробормотал Трампер.
— Вам следует вести себя осторожно, чтобы не зацепиться швами за нижнее белье и постель, — предупредил Виньерон. — Лучше всего, если вы побудете дома несколько дней без одежды.
— Я так и хотел, — буркнул Трампер.
— Швы отпадут сами по себе, но я бы хотел взглянуть на вас через неделю, просто затем, чтобы убедиться, что все в порядке.
— А что, имеются какие-то причины подозревать осложнения?
— Разумеется, нет, — заверил его Виньерон. — Но так принято, что после операции требуется осмотр.
— Меня может не быть здесь, — сказал Трампер. Кажется, Виньерона беспокоило его равнодушие.
— С вами все в порядке? — спросил он. — Я хочу сказать, вы себя хорошо чувствуете?
— Со мной все в порядке, — заверил его Трампер. Догадавшись, что он заставляет Виньерона нервничать, Богус попытался поправить ситуацию. — Никогда в жизни не чувствовал себя лучше, — соврал он. — Я просто другой человек. Совсем не такой, каким был раньше.
— Ну что ж, — сказал Виньерон. — Я не в том положении, чтобы поручиться за это.
Разумеется, Виньерон был прав. Он всегда был прав. Надевать на себя что бы то ни было оказалось сущим адом.
Трампер облегчил себе положение тем, что пристроил прокладку из марлевой ткани на краешек своего многострадального пениса. Это предохраняло швы от цепляния за белье; вместо этого, они цеплялись за марлевую прокладку. Хождение требовало невероятных ухищрений. Оттягивая одной рукой вперед ширинку, он ковылял на полусогнутых ногах, как человек, который несет раскаленный уголек в бандаже для мошонки. Люди удивленно смотрели на него.
Он прихватил с собой всю почту вместе с дурацким подношением Ральфа. В метро он уставился на чопорную супружескую пару, которая всем своим видом демонстрировала, что они страшно сожалеют, что не взяли такси. Он подумал: не хотите ли взглянуть на мой диплом?
Но когда он добрался до Виллидж, на него перестали обращать внимание. Здешние жители всегда ходили довольно странно, и он выглядел не более странным, чем добрая половина тех, кто попадался ему по пути.
Остановившись на лестничной площадке, чтобы достать из кармана ключи от двери Тюльпен, он услышал, как она плещется в ванне. Она с кем-то разговаривала, и он застыл на месте.
— Это очень упрощенный подход — пытаться объяснить сложных и глубоких людей или, скажем, сложные вещи при помощи общих схем и поверхностного анализа. Но я также полагаю, что не следует считать, будто все люди глубоки и сложны. Я хочу сказать, что мотивы Трампера на деле лежат на поверхности… Может, он и есть сама поверхность, всего лишь поверхность… — Она замолкла, и Трампер услышал, как она вылезла из ванны. Потом она сказана: — Хватит, пусть теперь будет ночь.