— Мне уже задавали вопросы господа из полиции. Вы имеете к ним отношение?
— Нет. Я служил вместе с вашим мужем. Старший помощник делопроизводителя третьего отделения канцелярии министра.
Владыкина приподняла бровь.
— Чем занимается ваше отделение?
— Делами по инспекторской и церемониальной частям.
— Инспекторской… Что сегодня инспектируете?
— Обстоятельства смерти вашего мужа внушают определенные подозрения.
— Кого и в чем подозревают?
Платонов по-прежнему был сама невозмутимость.
— Я не готов назвать конкретное лицо. Скажите, вас совсем не удивила столь поздняя отлучка Петра Константиновича в пятницу?
— Нет, — односложно и без колебаний ответила Владыкина.
— Почему?
— Его время от времени вызывали на службу по вечерам. Вам должно быть известно.
— Разумеется. Напомните, пожалуйста, когда это имело место в прошлый раз.
Этот вопрос заставил вдову помедлить.
— Довольно давно, — наконец сказала она.
— В апреле?
Ирина Сергеевна отрицательно качнула головой.
— Наверное, в марте.
— Раньше вызывали с такой же частотой?
— Раньше чаще, — раздраженно произнесла Владыкина. — Вы уверяли меня, что знаете, тогда зачем спрашиваете?
— Я знаю о порядке, принятом в нашем министерстве, не более, — Платонов продолжал, будто эмоции хозяйки его абсолютно не касались. — Петру Константиновичу приходилось регулярно отлучаться?
— То есть?
— Раз, два, три в неделю? Может быть, реже?
Вдова опять задумалась ненадолго.
— Примерно раз в две недели.
— В это же время?
— Я не помню точно. Поздно, да. Позже девяти.
Григорий Денисович, прежде смотревший мимо хозяйки квартиры на средиземноморский пейзаж в красивой резной раме, взглянул ей прямо в глаза.
— Выходит, вы не удивились вызову? И тот факт, что за мужем прибыл не казенный курьер, а какой-то мальчишка, вас тоже не смутил?
— Решительно не понимаю, что вы имеете в виду! — с откровенной неприязнью фыркнула Владыкина. — Так было всегда. Понимаете? Всегда. Мало ли кого пошлют, я в этом не обязана разбираться.
— Полицейские задавали вам похожие вопросы?
— Только о том, происходило ли прежде нечто подобное.
— Вы рассказали то же, что и мне?
— Я просто сказала: «Да». У вас всё?
Григорий Денисович сдержанно поклонился и водрузил фуражку на голову.
— Слово «Кречет» вам ни о чем не говорит? — спросил он внезапно, когда Владыкина уже кивнула ему в знак прощания.
— Кречет? Птица? — удивленно переспросила она.
— Из семейства соколиных. Очень ценились охотниками и у нас, и в Европе.
— Вы любите охоту?
— Терпеть не могу. Убивать живых существ ради удовольствия… Нет уж, увольте.
Ирина Сергеевна, задержавшись, взглянула на Платонова как-то по-новому.
— Почему вы спросили?
— Видите ли, у вашего покойного супруга нашли странную записку с одним-единственным словом. Без подписи. Может, и не записку, а просто листок с заметкой на память. Знаете, черкнул, где пришлось…
— Записка у вас при себе?
— К сожалению, у следователя. Там печатные буквы, но руку я, пожалуй, узнал бы.
— Ничем не сумею вам помочь, — с сожалением ответила Владыкина. — Все бумаги мужа у нас опечатали и забрали еще утром. Могу одно сказать: к охоте он тоже был равнодушен.
Скрипнула дверь в переднюю.
— Desole, mere…6
Худенькая русоволосая девушка лет пятнадцати подалась назад и тотчас застыла в нерешительности. Ее наряд тоже напоминал о трагедии, постигшей семью Владыкиных. В зеленоватых глазах, совершенно как у Ирины Сергеевны, застыло выражение искреннего горя. Она определенно плакала, и много, сделал вывод Платонов.
— Господин Платонов знал отца, — без выражения произнесла вдова статского советника.
Григорий Денисович поклонился еще раз.
— Елизавета — моя старшая дочь, — пояснила Владыкина. — Еще есть младшая, Анастасия, ей в июне исполнится двенадцать. Впрочем, вы тоже должны быть в курсе.
Извозчик держал путь к Зимнему дворцу, находясь в приподнятом настроении. С клиентом ему повезло: Платонов не отпускал его, начиная с двадцатого номера по Фонтанке, и, кажется, готов был колесить еще. Чуть подсказывало, что заплатит, не торгуясь. Сам же Григорий Денисович, откинувшись на спинку сиденья, под стук копыт воскрешал в памяти разговор с жильцом дома на Малой Мещанской.
Там, за приоткрывшейся дверью без таблички, коллежский советник увидел седого, как лунь, человека в офицерском пехотном мундире времен Крымской кампании, с погонами майора. Мундир был изрядно поношен и сидел мешковато. Все пуговицы, впрочем, блестели, как только что пришитые. Человек с усилием опирался на грубую трость. Его левая штанина была заправлена в начищенный сапог, правая была подвернута чуть ниже колена, обнажая деревянный протез.