Он отставил стакан. Ему требовалась ясная голова.
– Ты прав, Джеймс, – сказал он, вскакивая. – Китти чудесная девушка. Мне без нее невыносимо. Если я одену ее потеплее, можно забрать ее сегодня вечером домой?
– Ну а почему бы и нет?
Джеймс был в восторге от такого неожиданного проявления страсти.
Проведя Раннальдини в маленькую палату Китти, где она лежала белее подушки, он еще больше растрогался, видя, как Раннальдини взял Китти за руку и погладил ее лоб.
– Моя дорогая, ты поедешь домой, я буду ухаживать за тобой.
О том, чтобы оставить такую слабую Китти в госпитале, где вокруг рыскал Лизандер Хоукли, не могло быть и речи.
В «Валгалле» их встретила Лесси, радостно приветствуя хозяйку. Раннальдини тут же устроил Китти на софе в белую и голубую полоску в летней гостиной, развел огонь, налил ей стакан бренди и включил негромко «Ганс и Гретель», что так любила Китти. Он даже не согнал запрыгнувшую на софу Лесси. Перед ним стояла более трудная задача – как убедить Китти сделать аборт.
– Но я не могу. Это же грех, – прошептала она в ужасе.
Раннальдини сел рядом, поглаживая ее по волосам.
– Ты можешь забеременеть, и это чудесная новость, – заговорил он успокаивающе. – А это означает, что позднее мы обзаведемся детьми, моя Китти. Но я не уверен, мой это ребенок или Лизандера. Я ведь все-таки настоящий мужчина, – пожал он плечами обаятельно, но угрожающе. – Я бы просто не смог полюбить ребенка от другого мужчины.
«А как же куча твоих детей, которых я все пытаюсь и пытаюсь полюбить?» – горько думала Китти.
– Я не могу сделать аборт, – повторила она, трепеща от собственного мужества.
– Хорошо, мы обсудим это в другой раз. Но, по крайней мере, не говори никому о ребенке, пока мы не решим, что делать, – резко сказал Раннальдини. Затем, сменив тему, он мягко проговорил: – Ты замерзла, и тебе необходим хороший горячий душ, а я приду и помою тебя, как маленькую девочку.
«О пожалуйста, пожалуйста, не надо», – подумала Китти в ужасе. К счастью, Раннальдини отвлек телефонный звонок. Приняв самый быстрый в истории душ, Китти обнаружила, что Лесси в клочки разметала рулон туалетной бумаги по лежащему на лестничной площадке ковру – как белые лошади в оливково-зе-леном море. Очень довольная собой, она подскочила к Китти, ухватилась за подол халата и, потянув, оставила хозяйку мокрой и обнаженной.
– Дитя мое, – двинулся к ней тронутый Раннальдини.
– Нет, – Китти сжалась. – Я все еще неважно себя чувствую.
– Ну конечно же, я только хотел обнять тебя. Я несу тебе снотворное.
Желто-коричневые таблетки лежали на его ладони.
– Мне не нравятся эти штуки.
– Моя дорогая, Джеймс сказал, что необходим полный покой.
Китти полежала в одиночестве, скорбя об ушедшем Артуре, но уже через пару минут сон одолел ее.
Спустившись вниз, Раннальдини уже обдумывал очередной ход.
Чем скорее увезти Китти от Лизандера, тем лучше, но этот доводящий до сумасшествия Грейдон Глюкштейн ускользнул в Нью-Йорк за счет Раннальдини, так и не высказав своего мнения. Сделав себе сандвич с копченым лососем и наполнив стакан «Пюиль Фюме», он, взявшись за газеты, наткнулся в воскресном выпуске «Тайме» на большую статью, оценивающую кандидатуры его и Бориса. Скрытый смысл статьи заключался в том, что хотя Раннальдини и известен, и может своей персоной взорвать толпу, но Борис интереснее и талантливее как музыкант.
«Да как же они могут так думать? – заволновался Раннальдини, включая новую запись «Фиделио». – Еще ни у кого медные так не звучали».
Фотографии же, иллюстрировавшие статью в «Тайме», были еще более убийственными. Раннальдини – великолепно освещенный профиль – в безукоризненном фраке дирижирует, стоя на роструме. Борис, выглядящий на двадцать лет моложе, был снят без галстука, он обнимал одной рукой Рэчел, и каждый из них держал за руку счастливого ребенка. В ярости Раннальдини скомкал страницу и, пробежав по своей записной книжке, настукал номер телефона:
– Бетти, моя милая зверюшка, нам надо поговорить.
Лежа в объятиях Бориса, Рэчел постепенно возвращалась на землю.
– Мне надо вставать, – она уткнулась губами в плечо мужа.
– Нет, нет, – он крепко держал ее.
– Надо поупражняться перед субботним выступлением.
У нее был концерт в пансионате для девочек в Суссексе. Она собиралась играть Шопена и «Сценки из детства» Шумана.
– Ну так сыграй их сейчас для меня. Занавеси в комнате были спущены, а зажженная единственная лампа заставляла золотом сиять тело его жены, такое же гладкое и матовое, как и слоновой кости клавиши, по которым бегали сейчас ее пальцы. Борис был совершенно счастлив. «Сновидения», «Песнь жнеца», «Солдатский марш», «Маленькая сирота», «Засыпающее дитя», «Рыцарь на коне-качалке» – эти очаровательные маленькие пьески в детстве играла ему мама.
– Продолжай, пожалуйста.
– «Веселый фазан» был переименован в «Счастливого фермера», – сказала Рэчел, быстро перелистывая страницы. – И совершенно правильно, потому что «фазан» как-то уж слишком унизительно, а «веселый», что он, напился?
– А им еще предстоит это узнать, – сказал Борис. У Рэчел теперь была новая страсть – играть то, что отверг бы Раннальдини. «Моя жена, – решил Борис, – обладает самым прекрасным телом в мире, у нее самая длинная шея, самая тонкая талия, самая нежная попка, так пышно опирающаяся на фортепьянный стульчик, прикрытый ярко-лиловой вышивкой». Когда она нажимала на педали, он видел, как поблескивают ее ненакрашенные ногти. А Хлоя всегда их красила.
Борису не хотелось говорить Рэчел, что сегодня вечером по дороге в Хитроу он собирался заскочить к Хлое, чтобы захватить кое-что из одежды и кучу партитур. Он не видел ее уже несколько недель, с тех пор как они расстались. Он знал, что ей плохо и что она нуждается во внимании и сострадании, но он вовсе не собирался вновь налаживать отношения. Хлоя – красавица и скоро найдет себе кого-нибудь взамен.
Рэчел принялась за «Важное событие» с энергичным стаккато в басовых октавах, и правая рука ее потянулась к «до» первой октавы. Она чуть-чуть повернулась, и он увидел, как ее грудь, освещенная огнем камина, подрагивает. Не останавливаясь, Рэчел взялась за «У камелька», но не ушла дальше первых аккордов. Борис повалил ее на ковер.
– Клянусь, что никогда и никого больше не полюблю, кроме тебя. А теперь, пожалуйста, еще разочек, пока я не поехал в аэропорт.
На следующий вечер Бетти Джонсон сидела в своем большом кабинете в редакции «Скорпиона» и перебирала фотографии, на которых был снят Борис, входящий в квартиру Хлои и нежно обнимающий ее в дверях при выходе. Затем она набрала номер телефона и включила звукозапись.
– Хелло, – она слегка огрубила голос. – Рэчел Левицки? Извините, я знаю, что вам нравится называть себя Рэчел Грант. Вас беспокоит «Скорпион». О'кей, о'кей, я понимаю, но прежде, чем вы повесите трубку, я хотела бы знать, что вы думаете о возвращении вашего мужа к Хлое. О черт, бросила трубку.
Бетти повернулась к красивому юноше, сидящему на ее столе.
– О'кей, Род, позвонишь ей еще раз. Задай тот же вопрос и скажи, что ты из «Миррор». Через пять минут позвони ей как Кев из «Мейл». Затем эдаким солидным голосом изобрази из себя Менди из «Таймс». А под конец я изображу айлингтонский выговор и буду как бы из «Индепендент». Это ее любимая газета. И уж это ее доконает. Под этим прессом она быстро затрещит.
Рэчел не затрещала, но дозвониться до Бориса в – Италии не смогла, поскольку тот уже расплатился с отелями и, очевидно, был на пути в Израиль. Несмотря на бессонную ночь, она не поверила газетам – они, видимо, хотели оживить старые сплетни, пока не вышла с детьми из Жасминового коттеджа, чтобы отправиться в Суссекс. Был один из тех прекрасных деньков, залитых светом, когда кукушки пробуют свое первое «ку-ку». Вдыхая сладкий воздух, Рэчел вдруг заметила выходящую из машины блондинку со шпионским взглядом.