Эрнст Адамс молчал. Потом он посмотрел в глаза Тео Хаферкампу.
– Как это случилось?
– Мы располагаем заключением полиции…
– Оно построено на показаниях вашего племянника.
– Но Роберт и был единственным свидетелем.
– Выжившим…
– О Господи, вы хотите упрекнуть его в этом, Адамс? Он должен был тоже сгореть, только ради дружбы? Это уж слишком!
– Кто вел машину?
– Ваш сын…
– По словам вашего племянника.
– Вы этому не верите?
Эрнст Адамс молчал. Он посмотрел на гроб и положил руки на изголовье. Это выглядело трогательно, и Хаферкамп почувствовал искреннее волнение. «Лучше бы я никогда не женился на девушке из этой семьи, – горько подумал он. – Но Анжела Баррайс была тогда богатой симпатичной девушкой, была совладелицей семейного предприятия, а я – всего лишь бедным инженером, который во времена большой немецкой безработицы после первой мировой войны сбился с ног в поисках работы. Когда я познакомился с Анжелой Баррайс, на ней было белое кружевное платье и она была так по-детски наивна… и так богата. В браке с Анжелой я никогда не раскаивался, но это семейство Баррайсов я проклинал каждый день! И вот теперь я его глава, его отполированный щит и одновременно меч, который должен отвести от него все, что бросает тень на честь семьи, даже если это правда. Тошнотворная жизнь… несмотря на все миллионы, на которых сидишь как курица-наседка».
– Адамс, – сдавленно произнес Хаферкамп, – после похорон мы вдвоем спокойно поговорим обо всем. Но вашего сына ничто не вернет, ни скорбь, ни ненависть! Эта глава вашей жизни закончена. Это ужасно, но ничего в жизни нельзя повернуть вспять. Удары судьбы неотвратимы. Пойдемте, побудьте какое-то время со мной. Мне не выпало счастье быть отцом мальчика, но я понимаю ваши чувства.
– Вы никогда не сможете этого понять, господин Хаферкамп.
– Чего вы хотите, Адамс? Отомстить Роберту? За что отомстить?
– Я хочу у него при всех узнать правду.
– То есть вы хотите скандала?
– Разве правда – это скандал?
– Вы хотите атаковать Роберта во время церемонии погребения?
– Я только спрошу его. Разве отец не имеет на это права? Мой сын, – он постучал рукой по гробу, – оставил мне много нерешенных вопросов. А теперь идите, господин Хаферкамп, пожалуйста, мне осталось провести с моим мальчиком лишь несколько часов. И я хочу использовать их…
Сбитый с толку и крайне обеспокоенный, вышел Хаферкамп из кладбищенской часовни. Доктор Дорлах поджидал его снаружи и курил маленькую сигару. Увидев расстроенное лицо Хаферкампа, он серьезно кивнул:
– Старик хочет поднять шум, не так ли?
– Он прав, доктор.
– И это говорите вы?
– Я не только глава фирмы, но еще и человек. Об этом слишком часто забывают!
– И что же теперь будет?
– Нельзя пускать Роберта на кладбище. Он не должен присутствовать на похоронах. Когда он приземлится на нашей «Сессне», его нужно держать дома взаперти. То, что произойдет после погребения, состоится при закрытых дверях. – Тео Хаферкамп вытер лицо большим белым платком. – Доктор, а что вы думаете об этой катастрофе в Приморских Альпах?
– Я адвокат Баррайсов, и этим все сказано, – уклончиво ответил доктор Дорлах.
Хаферкамп сердито кивнул.
– Тоже мне ответ! – проворчал он и быстро зашагал к своей машине.
Тот, кто знал Боба Баррайса, – а уж дядя Тео должен был бы его знать, – тому было ясно, что Боб никогда не уходил от ссоры и не прятался там, где пахло скандалом. Похороны Лутца Адамса обещали стать именно такой шумихой, таким шоу, которое Боб не собирался пропускать, даже если его предостерегали дядя Тео, Гельмут Хансен, доктор Дорлах, его бывшая няня, а ныне экономка Рената Петерс, и даже его мать.
– Что вы от меня хотите, черт бы вас побрал?! – кричал он, обращаясь сразу ко всем. – Ежедневно происходят тысячи несчастных случаев! Нечего драматизировать это дело! Со стариком я уж как-нибудь справлюсь. Вечно никто не живет, в том числе и Лутц Адамс!
Хаферкамп проигнорировал последнее замечание с удивительным презрением. Вместо этого он спросил:
– И у тебя нет чувства вины?
– Ни малейшего! – Боб Баррайс не спеша пил виски из высокого стакана. Он облокотился о мраморный камин в большом салоне виллы Баррайсов, на нем уже был черный траурный костюм. – Если бы я так быстро не среагировал, сейчас бы стояли два гроба в часовне!
Он искоса посмотрел сквозь стакан на Гельмута Хансена. «Если он сейчас опять выступит со своим идиотским замечанием насчет центробежной силы, я запущу ему стаканом в голову, – подумал Боб. – Никто ничего не сможет доказать. Лутц застрял на сиденье водителя, когда он горел. Значит, он и вел машину. Это так же логично, как то, что становишься мокрым, войдя в воду. Существует ли лучшее доказательство, чем официальный протокол?»
На короткое мгновенье он вспомнил крестьянина Гастона Брилье и Мариэтту Лукка по прозвищу Малу, которая оказалась такой потрясающей актрисой. «В следующий свой приезд в Монте-Карло я пересплю с ней и подарю ей тысячу франков, – решил Боб. – Чем более пылкой будет ее благодарность, тем надежнее ее молчание».
Он мечтательно улыбнулся, что придало его лицу сходство с ангелом, и допил виски.
Земля круглая, прекрасная и в полном порядке. Только нужно знать, как поддерживать этот порядок.
Поскольку никто в семействе Баррайсов не мог уклониться от поездки на кладбище, все, повздыхав, уселись в три черные машины и поехали на траурную церемонию.
Никому нельзя поставить в упрек сочувствие, и его нельзя рассматривать как провокацию – с этими логичными доводами на кладбище собрался почти весь Вреденхаузен. Это были самые многолюдные похороны за последние годы. Даже старый Баррайс не собрал такого скопления народа. Кладбище было черно от людей… С самолета можно было бы подумать, что муравьиное войско отправилось в поход. Чтобы предотвратить скандал, Хаферкамп лишь намекнул о своей обеспокоенности городскому управлению. Намеки с баррайсовских предприятий понимались сразу. Городской совет во главе с бургомистром в полном составе стоял у могилы, оба могильщика были облачены в зеленую униформу, которую извлекали из шкафа только для особо торжественных процессий или когда умирал священник.
В машине Тео Хаферкампа на заднем сиденье расположился доктор Дорлах. Рядом с ним со сложенными на коленях руками – Матильда Баррайс. Боб уже прибыл на своем красном спортивном автомобиле и сейчас как раз вылезал из него, попав сразу под обстрел сотен пар глаз. Он остановился у машины, облокотившись на нее, и ждал, когда выйдет дядя Тео. Во втором автомобиле приехали Рената Петерс, садовник и два студента из общины. В третьем – Гельмут Хансен и два представителя автоклуба. Хансен заезжал по дороге на вокзал, чтобы кого-то встретить. Боб от удивленья даже слегка пригнулся, когда увидел выходящую из машины Хансена юную, длинноногую, стройную девушку. Ее белокурые волосы развевались на ветру и закрывали лицо, словно вуалью.
Хаферкамп подбежал к своему племяннику. Гроб еще стоял в часовне. Из ее открытых дверей доносились звуки органа – прелюдия Баха, выбранная Хаферкампом. Бах всегда хорош и торжествен. Тот, кто послушает Баха, уже не сможет быть революционером.
– Не выставляй себя напоказ так провокационно! – зашипел Тео на Боба. – Это тебе не вечеринка, а чертовски грустный день! Если уж у тебя вместо сердца кусок дерьма, сделай хотя бы траурное лицо. От тебя этого ждут!
Боб Баррайс цинично улыбнулся. Потом он напустил на себя скорбную мину и сразу постарел на несколько лет. Тео Хаферкамп пораженно уставился на племянника.
– Высший пилотаж, – проговорил он, заикаясь. – Во всяком случае, притворяться ты умеешь виртуозно.
Боб пожал плечами, отделился от своей красной машины и встал рядом с Хаферкампом. Медленно и размеренно продвигались они, истинные хозяева Вреденхаузена, сквозь толпу молчаливых людей – на семьдесят процентов зависящих от жалованья – к могиле. В море людей образовался проход, и Хаферкамп, разбиравшийся в литературе, невольно вспомнил «Вильгельма Телля»: «По этому ущелью он поедет…» Где был Телль – Эрнст Адамс? В какой засаде сидел и ждал своего часа, чтобы выстрелить в Геслеров– Баррайсов?