Уже из огромного стеклянного холла «Мирамар-палас» он увидел Еву Коттман, сидящую на краю бассейна. Около нее под зонтиком нежился на белом надувном матрасе Боб Баррайс. Его красивое загорелое тело было обнажено, если не считать узкой полоски плавок из натуральной стриженой леопардовой шкуры. На тонкой золотой цепочке на почти безволосую грудь свисал медальон с изображением неизвестной обнаженной полногрудой красавицы. Глашатай фаллоса, опознавательный знак для каждого, кто хочет знать: я обладаю сверхпотенцией, вы не будете разочарованы.
– Вы заказывали комнату? – спросил мужчина в регистратуре и начал листать большую тетрадь. Хансен покачал головой:
– Мне не нужна комната. Спасибо. – Голос его звучал хрипло, как будто гортань неделями была погружена в соленую воду. – Я просто ищу хорошего друга.
– И вы нашли его, месье?
– Да, нашел!
Он поставил свой небольшой багаж у мраморной колонны в холле и вышел в парк гостиницы. Медленно приближался он к бассейну. Ева опустила свои длинные стройные ноги в воду и откинула голову назад, навстречу золотисто-оранжевому вечернему солнцу. Ее волосы сияли, как освещенная изнутри паутина. Малюсенькое бикини из лимонно-желтого латекса ничего не скрывало. Рядом потягивался Боб Баррайс как обладатель редкой, невиданной птицы.
Хансен остановился, спрятав кулаки в карманах своего костюма. Новая для него, неукротимая жажда крови застилала ему глаза, и остатком разума в одной из извилин мозга он поражался, как может измениться человек. В этот момент он понимал мужчин, которые становились дикими зверями из-за женщин, ставили на карту королевства и клали голову под нож гильотины.
«Это неправда, – думал он, прижав подбородок к воротнику. – Встань, Ева, подойди ко мне и скажи: „Ничего не было! Боб не дотронулся до меня. Я принадлежала только тебе и никогда не буду принадлежать другому. Все это был лишь каприз, глупость, необдуманный поступок, я сама не знаю. Боб поехал на Ривьеру, и я просто поехала за компанию, забавы ради. Дешевая поездка, вот и все! А Боб ведь твой друг! Ты не понимаешь меня? Ну почему же, Гельмут… Ты должен больше доверять мне…“ Если она так скажет, все в порядке, я ей поверю, – размышлял Хансен. – Но полную правду я все же почувствую – во взглядах, репликах, движениях. Ева не умеет притворяться, а Бобу это не нужно… для него это всего лишь выигранное одностороннее пари! Одностороннее? Э, нет! Ставка – его жизнь. Что случится потом – сплошной туман…»
Ревность терзала его. Он тяжело дышал, с шумом выпуская воздух из носа, и от волнения начал дрожать. Неуклюжими шагами продвигался он вперед, ведомый чувством всепожирающей мести.
Боб заметил его первым. Он приподнялся на локте, замахал свободной правой рукой и громко закричал:
– А вот и он! Моя ходячая совесть! Иди сюда, ты, гений! Хансен был готов убить его прямо здесь, у бассейна. Просто кулаком, нанести удар в висок или в сонную артерию. Но он не вынимал руки из карманов и шел дальше. Ева Коттман подняла голову. В ее глазах читалось безмерное разочарование.
– Гельмут… – произнесла она тихо. Боб Баррайс кивнул.
– Ну что, я лгал? В Каннах он, или это его дух? – Он вскочил, поправил леопардовые плавки, явив всему миру свой половой орган.
Гельмут Хансен заскрипел зубами. Раскроить ему череп – это слишком ординарно. А вот оставить ему жизнь, но лишить мужской силы, изувечить его – это кара. Это его самое уязвимое место, его это сразу сломает, потому что именно там, только там сидит его гордость, его спесивость, вся его суть.
Хансен остановился у бассейна. Ева смотрела на него, но не трогалась с места. Она ему даже не помахала рукой, и вообще в ее поведении не было ни намека на то, что перед ней неожиданно оказался жених. Но на ее лице не было ни страха, ни ужаса, оно было просто пустым. Маска с глазами, носом и губами.
– Ты не удивлена, Ева? – спросил Хансен сдавленным голосом. Ему стоило неимоверного труда говорить спокойно и четко.
– Нет. – Тон ее был таким, что Хансен не удивился бы, если бы замерзла вода в бассейне рядом с ней. – Я ждала тебя.
– Ах вот как. Вы меня… – Он повернулся к Бобу. Баррайс стоял, ухмыляясь, рядом со своим зонтиком и раскачивался в коленях. – Давай отойдем! – хрипло проговорил Хансен.
– С удовольствием. Извини, детка. – Он наклонился к Еве и погладил ее волосы.
«Чтоб у тебя рука отсохла!» – кричало все в Хансене. В ушах у него стучало.
– Где она? – неожиданно спросила Ева, когда он уже отходил. Боб направился своей пружинящей походкой к стеклянному холлу, уверенный в своей неотразимости и провожаемый женскими взглядами, готовый к прыжку жеребец.
– Кто?
– Длинноволосая брюнетка!
– Ты что, на солнце перегрелась? – Хансен глубоко вздохнул. «Не кричать, – приказывал он себе. – Не шуметь. Не делай себя посмешищем перед людьми». – Мы еще об этом поговорим.
– Разумеется! – Она воинственно откинула волосы на плечи. – Если тебе это больше нравится, я могу покрасить волосы в черный цвет. Повсюду.
– Это лексикон Боба! – Хансен поднял плечи. Последний остаток разума сгорел в огне его ревности и превратился в пепел. – Я вернусь. Я точно вернусь!
Он резко повернулся и побежал вслед за Бобом, уже подходившим к гостиничному холлу. Под мраморными колоннами он его догнал.
– Куда? – кратко спросил Боб.
– К морю.
– Хочешь меня утопить? Я превосходно плаваю и ныряю. Это будет стоить большого труда.
– Есть еще скалы.
– Я и прыгаю хорошо.
– Пойдем…
Молча они прошли двести метров до моря, пробрались по камням и исчезли среди рассеченных, изъеденных морем и ветрами скал. Когда они решили, что остались одни, они остановились, сверля глазами друг друга. Боб прислонился к скале и скрестил руки на груди. На лице была написана высокомерная насмешка.
– Ты этого не сделаешь, – наконец произнес он. – Я это точно знаю… ты не сможешь. Ты не тот человек, который может уничтожить другого. Ты никогда не совершал дурных поступков и не совершишь. Раньше из тебя сделали бы святого. Ты бы стал пророком. «Святой Гельмут, добрых дел мастер». – Боб опустил руки и выпятил грудь, как будто приготовившись к расстрелу. – Пожалуйста, к твоим услугам! Я не сопротивляюсь. Я рта не открою. Души, бей, топи, расстреливай… вперед, мой мальчик! Убивай беззащитного! Режь кролика. Смотри, какой выбор! Каждый прирожденный убийца сейчас бы ликовал и благодарил дьявола! А ты стоишь, как будто обмочился в постели, и жижа стекает у тебя по ногам…
Хансен не перебивал его. Боб помогал ему преодолеть внутренний страх, неуверенность, сомнения в выборе действий. Хансен выигрывал время и спрашивал самого себя: способен ли ты на это? Сможешь ли ты сейчас убить этого омерзительного человека? Он не достоин жизни, но достаточно ли этого, чтобы усыпить твою совесть? Разве ты убийца? А убийство ли то, что ты намерен сейчас совершить? А может, ты спасешь мир от чудовища в красивом обличье, совершишь скромный, но добрый поступок, освободишь других от грядущих, еще неведомых бед. Может, убийство – высоконравственный поступок?
– Ты спал с Евой? – спросил Хансен почти шепотом.
– Нет.
– Не лги!
– Я не ее тип, а она не мой. Бог ты мой, у нее обалденное тело, грудь стоит без лифчика… но чего-то не хватает, понимаешь, какой-то изюминки… Нет флюидов, ток не бьет тебя так, чтобы штаны оттопыривались… Ева, конечно, будет хорошей хозяйкой, любящей матерью, заботливой женой. При всей красоте – это комнатное растение.
– Ну хватит! – Хансен сорвал с шеи галстук. В глаза Боба закрался страх. Они вдруг замерцали.
– Решил повесить? – спросил он глухо. – Трудно будет вбить в скалу гвоздь.
– Почему Ева оказалась в Каннах?
– Ради развлечения. Исключительно ради удовольствия. Или скажем точнее: чтобы позлить тебя!
– Опять ложь!
– Черт побери, да не спал я с Евой! Я живу в номере сто один, а она двумя этажами выше, в четыреста двадцать шестом. Это, конечно, преодолимое препятствие, но в комнате сто один позавчера ночевала Мирей Татуш, вчера Маргарита Боунс, а сегодня ночью это будет сладкая мордашка по имени Анке Лорендсон. Шведка. Спроси у официанта на этаже, если не веришь. Он хорошо зарабатывает тем, что ничего не видит, А если мы сейчас закончим наш разговор, я еще успею принять душ, переодеться и подготовиться к приходу Анке.