— Когда экзамен, Александр Петрович?
— Скоро, через неделю.
— Ну как, успеете подготовиться?
— Подготовиться? — Маслихов трет ладонями глаза. — Если бы на уме только одни экзамены…
— Завидую вам, Александр Петрович, — говорит Петренко. — В институт поступили. Нашли время.
— Трудно, Василий, — признается Маслихов. — Еду, а в голове каша, не рад, что связался. На ходу бы почитать, да на такой дороге все вытрясет. Тянуться, конечно, буду. Раз взялся — добивать надо.
— Надо, — говорит Петренко. — Все уж знают, что вы студент.
Мартовским теплым днем в одном чешском кооперативе ждали гостей из Советского Союза. Подошла машина, хозяева окружили невысокого, коренастого парня. У него были черные густые волосы, гладко зачесанные назад, и веселые карие глаза. Он улыбался, крепко пожимал руки.
Его спросили, почему он приехал один, где его товарищи.
— Они сейчас все на заводе, там митинг. Я один в группе ваш коллега, — объяснил Маслихов. — Из деревни, значит. Мне у вас нужно было побывать, дома меня спросят об этом.
У него узнали, что он хочет посмотреть.
— Машины. Все, какие у вас есть. Это по моей части.
— Вы инженер?
— Нет, пока еще нет, — засмеялся Александр Петрович. — Я просто механизатор, комбайнер, тракторист.
Он обошел мастерскую, заглянул в каждый уголок. Задержался возле рабочих, поднимавших какую-то тяжелую деталь. Не раздумывая, помог им. На машинном дворе спросил:
— Можно посидеть на комбайне или на тракторе?
Он сбросил пальто и оглянулся, куда бы положить его. Кто-то из рабочих взял у него пальто. Он обошел комбайн со всех сторон, похлопал его, потом забрался наверх. Оттуда задавал вопросы. Вытащил небольшую записную книжку и что-то записывал в ней.
Спрыгнул на землю, радостно сказал:
— Хорош. Да и вообще тут у вас хорошо. Солнце вон какое, у нас еще зима.
Запрокинул голову, зажмурил глаза. Солнце било ему прямо в лицо. Он не отводил его, точно хотел загореть за эти несколько минут. Золотая звезда с серпом и молотом тоже ловила солнце.
Позже в большой комнате, полной от желающих поговорить с русским, его попросили рассказать о себе, о своем крае. Он встал, взволнованный этой просьбой.
— Рассказывать я не мастер, — сказал Маслихов. — Но попробую. Жаль, что я не привез вам в подарок ковыль. Вы бы сразу поняли, где я живу. У нас в степи много ковыля, и весной он цветет.
Впервые в жизни он говорил так долго. Рассказал о взволновавшем всю страну походе на целинные пустоши. О том, как сам в пятьдесят пятом приехал в брединские степи.
— А Золотую звезду за что получили? — спросили его.
Улыбнулся, словно не знал, что сказать.
— В пятьдесят шестом целина оплатила нам. Такого хлеба я еще ни разу не видел. Даже страшновато было, успеем ли убрать. На осень вся нагрузка пришлась, а с ней у нас шутки плохи.
На долю Маслихова пришлось тогда побольше полутора тысяч гектаров. Вспомнил один день. Было сухо, но он знал, что к вечеру задует. Еще накануне просил всех, кто работал вместе с ним, одеться потеплее. На соломокопнителе у него трудились ребята из города.
— Выдумываешь, Саша. Еще вспугнешь золотую осень, пойдут дожди.
— За́ полночь будем косить. Холод придет.
— А сам-то выдержишь, Саша? Нам что — смотри. Себя бы уберег.
— Я катаный, — сказал Маслихов. — Ко мне холод не пристанет.
Солнце ушло не в тучи, он сам видел. Был спокоен — дождя не будет. Около двенадцати, когда остановились, чтобы разгрузить бункер, шофер спросил его:
— Последний рейс, Саша?
— Покосим еще.
— Шутишь, Саша. Другие вон разъезжаться собираются.
— Что, уморился уже? Пойди отдохни в соломе.
— Иди ты со своей соломой… — разозлился шофер. — Что тебе больше всех нужен этот хлеб?
Маслихов соскочил на землю, подошел к шоферу.
— Не шуми, а то сусликов разбудишь. Это ведь тоже твой хлеб! И мой, и твой. Наш хлеб. На меня ты можешь кричать, но на хлеб не смей. Я тоже устал, еще неделя — и добьем.
— У меня глаза слипаются, — сказал шофер. — Врежусь куда-нибудь.
— Поспи немного, — предложил Маслихов. — Полегче будет.
Косили до трех часов ночи. Потом остановились, натаскали соломы, забрались в нее.
…Той осенью Маслихов намолотил больше двадцати одной тысячи центнеров хлеба. Той же осенью он стал Героем Социалистического Труда. В тот год ему было двадцать шесть лет.
Когда Маслихов закончил свой рассказ, встал один пожилой чех. Подошел к нему, обнял: они расцеловались. У чеха на глазах блестели слезы. Он что-то сказал переводчику.