От общего «зала» девушки отделились простынями, и вход в женскую половину был строго запрещен. Однажды Тихон Болотов задумал поинтересоваться бытом своих соседок. Он поднял одну из простыней и направился к ним. Но Аня Строкова загородила ему дорогу. Гневно сверкая своими серыми глазами, она закричала:
— Этого еще не хватало! Не терлись вы тут своими спинами!
— Дайте я к вам хотя в щелочку погляжу, как вы живете, — проговорил опешивший Тихон.
— Ну, в щелочку можно, — неожиданно уступила Аня. После этого больше уже никто не осмеливался повторять «агрессивных» попыток.
По белому полу «общего зала», служившего одновременно в жаркую и ненастную погоду столовой, девушки расстелили половики из старых мешков. И если кто в присутствии беспокойных хозяек ступал мимо половика, получал от них такой нагоняй, что после этого ходил, поднимая ноги, как на параде. Больше всего доставалось неповоротливому Тихону от Ани Строковой.
— Ты долго будешь порядок нарушать, увалень ты эдакий! — кричала она, подступая к нему, — сколько раз тебя предупреждать?
Парень, делая испуганное лицо, отшучивался:
— Ну, разошлась, как теща в ненастную погоду.
— Она к тебе, Тиша, неравнодушна, — смеялся Маликов, — извести тебя хочет, чтобы никакой другой не достался.
Всех удивляла безропотная покорность Тихона перед Аней. Бывало, подойдет она к нему и без всякого предупреждения прикажет:
— Снимай сейчас же рубаху, видишь, пуговица еле держится!
Тот, сморщив лицо, как бы говоря: «Что ж с тобой сделаешь, все равно ведь не отвяжешься», без разговора подчинялся.
Вся бригада жила одной дружной семьей. Анатолий Маликов сразу вырвался вперед всей бригады, а к началу посевной он уже не имел себе равных во всем совхозе. Владимир не представлял себе бригаду без Анатолия, без его баяна, без его искрящегося веселья, которое, как огонь на сухую солому, передавалось другим.
Лиза Слепнева особо не выделялась среди других своей работой, но не было ни одной смены, чтобы она вспахала меньше нормы. И сама она была все время одинакова: не поддавалась ни бурному веселью, ни тяжелой задумчивости, даже загар не приставал к ее смуглому лицу. Казалось, что на нее не действовали ни силы природы, ни окружающие.
Шло время, ковыльная степь отступила далеко от бывшего глиняного карьера. От полевого стана с высокого косогора, насколько хватал глаз, теперь бархатисто чернела пашня. Отшумело горячее время посевной кампании, и молодые новоселы вместе со своими стальными конями снова вступили в трудное единоборство с целиной. Затрамбованная дождями, и теперь засохшая целина отчаянно сопротивлялась. Все труднее и труднее было тракторам. Они тянули за собой плуги, напрягая все силы, жалобно ревя моторами, работающими на полные обороты. Быстро изнашивались и срабатывались части тракторов. Особенно быстро стирались подшипники. Их не успевали заплавлять и растачивать. В середине лета к молодым новоселам нагрянула беда: в совхозном складе иссяк запас баббита марки Б-83.
Руководство совхоза до получения баббита по дополнительным заявкам, чтобы сохранить тракторы для уборочной, вынуждено было приостановить на время поднятие целины. Но они немного опоздали. Почти треть тракторов уже заглушила моторы, так как нечем было наплавлять подшипники.
Владимир согнал все тракторы к стану, и потянулись долгие дни ожидания. Он часами стоял около вагончика, опираясь локтем о его колесо, и смотрел в степь. Пшеничное поле уже начало покрываться желтыми пятнами, и это усиливало тревогу. Его тяготила беспомощность перед создавшимся положением. Он чувствовал здесь и частицу своей вины. Ведь мог же он, зная, что при такой необычно напряженной работе тракторов быстрее изнашиваются подшипники, поставить этот вопрос раньше! Для чего учили его в техникуме?
Его не радовало сейчас переходящее красное знамя совхоза, которое получила бригада за посевную кампанию. Когда ему предложили взглянуть на свой портрет в областной газете, он даже не взял газету в руки.
«Что эти ваши достижения по сравнению с тем, что может произойти, — в тревоге думал он, — все наши труды насмарку!»
Настроение Касьянова передавалось и трактористам. Днями под тяжестью невеселых дум, разомлевшие от жаркого солнца, все ходили тихими, словно придавленными горем. Даже всегда веселый и беззаботный Маликов и тот притих вместе со своим баяном. Как-то он подошел к сидевшему на траве Касьянову, участливо положил ему руку на плечо и попробовал пошутить: