Сидевшая неподалеку от нас круглолицая девушка прильнула к оконному стеклу.
— А ведь он уедет, он такой.
Попрощавшись, я поспешил из правления на улицу. Понимал, что если я его прозеваю, то попутных машин мне больше не дождаться. И поторопился вовремя. Шофер уже залез в кабину, и, не глядя на меня, нажал стартер. Машина тронулась.
— В одном месте ждешь да в другом, а молоко скисает, — сердито ворчит он. — Еще второй рейс надо успеть.
Он не договорил. Его лицо, и без того строгое, сделалось неподвижным, будто вытесанным из дерева. Казалось, что сейчас для него нет ничего важнее дороги. Руки его то ловко выворачивают баранку, встречая крутой поворот, то замирают, с неприметной внутренней силой удерживая люфт, когда машина подъезжает к обледенелой от буксовавших шин выбоине.
За ветровым стеклом тянется бесконечная желто-белая ковыльная степь, чередуясь с обнаженными черными полями, глаза уже начинают уставать от нее. Но вот вдруг на бело-голубом горизонте показалась одинокая вышка.
— Что это? — спросил я, не удержавшись.
— Маяк, — ответил парень. — Бывает что вьюга, так шофера едут по маякам. Вон ведь она какая махина, целина наша… Как море!
Далеко впереди показалась «Волга». Он притормозил машину.
— Дальше нам, пожалуй, не разъехаться.
Покачиваясь на ухабах, мимо прошла «Волга». Парень улыбнулся.
— Набито аж под самый потолок. Здесь у нас так: попутная машина — дефицит.
— Недавно из армии? — спросил я, заметив из-под телогрейки ворот гимнастерки. — Еще не женат?
— Не успел.
Сухощавое горбоносое лицо его враз посвежело от широкой теплой улыбки. По тому, как он взглянул, я понял, что парень по-серьезному относится к женитьбе.
— А девушка-то есть на примете?
Он покачал головой, сожалеюще присвистнул.
— Такая у меня работа!
— Какая?
— Некогда даже сходить в кино. Шоферов-то у нас не хватает. Пока после вечерней дойки отвезешь молоко на маслозавод, глядишь и день кончился. Как демобилизовался, не был еще ни разу. Придешь домой и сразу спать. Встаю-то я спозаранок. Еще, знаете, морозец такой крепкий стоит. Встанешь — и первым делом машину разогревать. А потом сразу на ферму в Марииновку, как никак пятьдесят километров. Знаю, что там уже тракторы возят молоко на сливной пункт. Вот и тороплюсь. Приедешь, видишь, бидонов сотня. Ну поможешь, конечно, таскать. Сливаешь в свою цистерну. — Все это он рассказывает короткими лаконичными фразами.
— А как фамилия ваша?
Он, кажется, впервые за все время так продолжительно смотрит на меня.
— А зачем это?
— Ну как же? Вы работаете добросовестно. В дождь, пургу, мороз везете молоко за десятки километров, торопитесь успеть сдать, чтобы качество сохранилось…
Он перебил меня:
— Что я? Вот Лида Рожкова — это да! Вот о ней стоит говорить. Зайдешь к ним в приемную, аж все сверкает. Чистота — любо посмотреть. Пол моют с песком и мылом. Марля, как снег, белая. Сами все в белом. Зайдешь и ступить ногой не знаешь куда. Я у них из бидонов прямо в цистерну молоко сливаю. Привезу на маслозавод — и анализ лучше всех.
Степь кончилась. Мимо неслись совхозные постройки. А он все рассказывал о поразившей его людской заботе, о душевной чистоте, о девушках. И вдруг резко бросил баранку руля. Машина остановилась.
— Вы извините, вот сюда как раз и надо заглянуть. Да! Да! Как у них сливаю, так свой фильтр достаю. Специально сам смастерил. И каждый раз так, как ни приеду. Аж зла не хватает. Уж сколько раз им говорил. Вот идемте, идемте, — подхватив под руку меня, взволнованно говорил он. — Посмотрите сами, да напишите про них как следует. Куда это годится, такая грязища!
Я еле поспевал за его широким шагом.
Мы вошли в сырую тесную комнатушку. Прелый запах силоса, навозной жижи ударил в нос.
— Сегодня еще, на удивление, кто-то у них догадался пол метлой шаркнуть, — внимательно оглядывая комнатушку, бросил он. — А вчера я утром приехал, так еле дверь открыл, вот такая куча силоса была навалена. Сам его отбрасывал — попасть не мог. И что они, будто не понимают, что стоит только силосной соломинке попасть в молоко, как оно сразу начинает скисать. Оно от одного такого запаха скиснет, — запальчиво выкрикнул он.
Куда делось то безразличие, с которым он сидел за рулем. Это был совсем другой человек, с душой чуткой, живой, хозяйской…
— Как это вы сегодня додумались пол помыть? — спросил он одну из работниц.
Девушка повернулась к нам. И я увидел, как румянец, мешаясь с веснушками, зажег теплые крепкие щеки. Она улыбнулась. Хорошие синие глаза были у нее.