Старик совсем встревожился. Тащит ее в отдельную клетку. Ощупывает живот, горло. Овца дергает головой. Тонкие чуткие пальцы старика снова бережно ощупывают горло. Оно, как подушка. Старый чабан расстроенно качает головой.
«Так, так». Как будто перед ним не овца, а малый ребенок.
Затем берет большие железные ножницы. Серые дымчато-грязные клочья шерсти падают на подстилку. Старик мажет обнаженное место ихтиоловой мазью. Взгляд его задерживается на ворохе темной шерсти.
«М-да! Грязна шерсть. Овцам тяжело и растет она хуже».
А ведь ему надо с каждой овцы сдать по три килограмма. Хорошей, высококачественной. Купать надо отару.
— Хоть бы скорей весна настоящая, — будто жалуясь кому, ворчит он. И вспоминает, как купали овец осенью…
С таким размахом их мыли первый раз. Тогда приехал сам главврач совхоза. Людей подбросили. Молодые, проворные парни-механизаторы с озорством палили костры, грели воду. Затем наливали ванны. А он, старый чабан, вместе с главврачом ходил и только смотрел, чтобы правильно разводили креолиновый раствор. Подсказывал, где надо сменить воду. Вытащенные из ванны овцы шумно отряхивались, их хорошо промытая шерсть лоснилась свежими красками. Старый чабан ходил сияющий, как будто он сам только что вышел из хорошей баньки.
И сейчас, глядя на серую грязную груду шерсти, лежащую у его ног, разволновался. Ему стало жалко овец…
Дома у себя он застал молодого парнишку.
— Ты как попал сюда? — спросил он, вешая полушубок.
— На попутной машине.
— Это хорошо! — старик потер озябшие руки. — Сакенов тебя прислал? Да? Зовут-то как?
— Аркадий Рогожин.
— Аркашка, значит.
Оглядев еще раз парня, он кричит возившейся у плиты жене.
— Хозяйка, давай корми нас! — И Аркашке. — Поешь, да Кольку пойдешь сменишь. Продрог, наверно, там!
Жена наливает им жирный бараний суп.