Опасная игра, в которую молодой «потомок Венеры» осмелился вступить с «любимцем Афродиты», становилась все более рискованной. Фамильная гордость, строптивость, стремление испытать себя и других, а возможно — искренняя супружеская любовь к красивой и храброй Корнелии и к своей малютке-дочери завели его в такой тупик, из которого он никак не мог выбраться без посторонней помощи. И эта помощь не заставила себя ждать…
Две девственницы-весталки и два старика-сенатора высокого происхождения. состоявшие в родстве с Юлиями — могло ли быть иначе! — отправились к Сулле на поклон. Они долго умоляли «Любимца Афродиты» помиловать благородного юношу, чье поведение свидетельствовало лишь о верной супружеской любви и об истинно римской гордости, а вовсе не о враждебности диктатору. Сулла долго не соглашался, и лишь когда его собственная супруга стала умолять его пощадить неразумного, по молодости, Цезаря, сменил гнев на милость. Как-никак, жена Суллы происходила из рода Метеллов, а ведь именно Метеллы (несмотря на то, что в свое время способствовали карьере молодого Гая Мария) были сердцевиной, костяком, главной опорой введенной заклятым врагом этого самого Мария — «Эпафродитом»-греколюбцем — в Риме автократии — самодержавного режима — патрицианским родом, без чьей помощи Сулла не смог бы принудить могущественные римские фамилии смириться с его верховной властью, установленной не столько в его личных, сколько в их, «оптиматов», коллективных и корпоративных интересах[46]. Некоронованный владыка Рима уступил, и, наконец, помиловал отчаянного, плохо подпоясанного молодца — не преминув, впрочем, мрачно заметить, что тот далеко пойдет и будет почище Мария. Если его, конечно, вовремя не остановят… Светоний вложил в уста «Любимцу Афродиты» следующие пророческие слова: «Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев!» («Божественный Юлий»).
Цезарю было дозволено возвратиться в Рим, но положение его было крайне нестабильным. «Любимец Афродиты» был не менее злопамятным, чем слон, чье изображение служило родовой эмблемой поддерживавшим диктатора Метеллам. «Пижон» Гай Юлий был ему по-прежнему бельмом в глазу. Так что доброжелатели семейства Юлиев имели все основания настоятельно рекомендовать Цезарю не испытывать больше судьбу. По их мнению, лучше всего было бы, так сказать, «сменить квартиру», по крайней мере, на время, пока страсти не улягутся. И Цезарь отправился на «Восточный фронт» — в римскую провинцию (Малую) Азию, чтобы поднабраться там военного, а заодно — дипломатического опыта. Управляющий римской Азией от имени «сената и народа» Города-государства на Тибре претор Марк Терм, старый друг отца Цезаря, не забыл своего умершего товарища, и обещал присмотреть за его сыном. Цезарь Младший мог быть уверен в особом к себе внимании и отношении на новом поприще и месте службы «римскому сенату и народу».
10. Гай Юлий Цезарь на «Восточном фронте»
— гласили пророчества так называемых «Книг Сивиллы». Несмотря на серьезные расхождения в датировке этого сборника пророчеств, в нем, несомненно, отразились неистребимые мечты покоренных, но гордых народов (Малой) Азии, чьи культура и благосостояние процветали еще в те давние времена, когда Рим был всего лишь жалкой деревушкой, окруженной глинобитным тыном, но которые теперь были низведены римлянами до уровня провинций «мировой» державы с центром в Городе на Тибре, истощенных контрибуциями и страдающих от всякого рода притеснений со стороны преисполненных высокомерия силы, алчных и безжалостных к побежденным победителей-римлян.
46
Не зря еще Гней Невий, римский поэт эпохи войны Рима с Ганнибалом, писал об этих лютых ненавистниках плебеев: «Злой рок прочит Метеллов Риму в консулы»…