Было ли такое в действительности или не было — распространенный купчишками слух положил начало великому множеству сплетен, окружавших с тех пор каждый шаг Цезаря до самого конца его тернистого земного пути. Хулители нашего Гая Юлия, так сказать, «упражнялись в остроумии», пытаясь очернить его на все лады еще многие годы спустя. Лициний Кальв называл царя Никомеда «Цезаревым задним дружком», Корнелий Долабелла звал Цезаря «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», Курион — «злачным местом Никомеда» и «вифинским блудилищем». Консул Бибул обзывал Гая Юлия «вифинской царицей» и заявлял, что Цезарь «раньше хотел царя, а теперь — царства». Октавий при всем честном народе называл Помпея «царем», Цезаря же — «царицей». Цицерон, большой любитель пошутить, не упускал ни малейшего повода, чтобы не сделать соответствующего скабрезного намека. «Когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: „Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!“» (Светоний). Он не постеснялся и не поленился не только пересказывать ходившие по Риму слухи о том, как Никомед якобы «растлил чистоту» Цезаря, но даже изложить эту историю в письменном виде, присочинив, что Цезарь не просто прислуживал царю Никомеду на пиру в качестве виночерпия, но что Гай Юлий, облаченный в пурпурное платье невесты, был, под пение свадебных песен, препровожден царскими служителями в брачный чертог властителя Вифинии, как он возлег на золотое ложе и как «был растлен цвет юности» этого потомка богини Венеры, к которой Юлии возводили свой род. Но… «черный пиар — это тоже пиар». Впоследствии, во время триумфа Цезаря в Риме по случаю его победы над галлами, шествовавшие за триумфальной квадригой[47] с лавровыми ветвями в руках «контрактники» Цезаря, в чьих глазах эта сплетня только прибавили их «дуксу» популярности, во всеуслышание распевали: «Галлов Цезарь покоряет, Никомед же — Цезаря. /Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию,/ Никомед не торжествует, покоривший Цезаря».
В общем, случившееся с Цезарем в Вифинии стало скорее поводом для шуток, чем «порухой чести». Вполне можно себе представить, что, с учетом тогдашних нравов (во всяком случае — царивших в высших слоях античного общества, ведь «рыба гниет с головы»), молодой, пригожий римский нобиль отблагодарил-таки по-своему, «по-юношески», хлебосольного вифинского монарха как за оказанную тем римскому войску помощь кораблями, так и за оказанное Никомедом ему, Цезарю, щедрое гостеприимство. Во всяком случае, Гай Юлий и по успешном завершении своей военно-дипломатической миссии не упустил случая несколько раз посетить Вифинию — якобы с целью взыскания недоимок, но скорее, на деле же — пользуясь предлогом повидать своего ненаглядного Никомеда. Впоследствии же Цезарь якобы откровенно заявлял, что готов, ради достижения своих целей стать мужем тысячи жен и женой тысячи мужей. Случайность? Не думаю…
Как бы то ни было, за время пребывания героя нашего правдивого повествования на эллинистическом Востоке он не только предавался радостям брачного ложа, но и находил время для совершения военных подвигов. При штурме Митилен, покорившихся в итоге римскому оружию, Цезарь сумел настолько отличиться, что удостоился высокой (второй по значению) римской боевой награды — гражданского венка, или, по-латыни, «корона цивика (кивика)», из дубовых листьев. Гражданским венком награждали за «выдающийся вклад в сохранение жизни римских воинов». Со времен реформ, осуществленных Суллой, всякий римлянин, удостоившийся награждения гражданским венком, получал также место в сенате. Закон обязывал носить гражданский венок на всех публичных собраниях. Трудно, разумеется, сказать, каков был конкретный вклад Цезаря в сохранение жизни римских воинов, и в какой степени способствовала его награждению протекция претора Марка Терма, ибо история хранит на этот счет молчание. Однако «потомок Венеры», вне всякого сомнения, отличался телесной крепостью, честолюбием, упорством, предприимчивостью, находчивостью, смелостью. А смелым покровительствует удача — «аудацес фортуна юват», как говорили римляне…
После взятия римлянами Митилен Цезарь перешел под командование Публия Сервилия Ватия Исаврийского (Исаврика) и получил новое задание — подстерегать морских разбойников у побережья Киликии. Но гоняться за пиратами ему скоро наскучило. К тому же Гай Юлий понимал, что так всемирной славы не добьешься. От охватившего Цезаря чувства тоскливой безысходности его избавило пришедшее из Рима известие о смерти Суллы. «Любимец Афродиты» умер, пребывая на лечении и отдыхе в крупнейшем, после Остии, римском порту на территории Италии — Путеолах (ныне — Поццуоли), от поразившей его таинственной кожной (а может быть — не только кожной) болезни. Если верить Плутарху Херонейскому, вся плоть ушедшего формально на покой, но продолжавшего зорко наблюдать за всем происходящим в Риме даже в качестве частного лица, «Эпафродита» сгнила, «превратившись во вшей» (? — В. А.), и хотя этих вшей обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), все-таки удавалось удалять лишь ничтожную часть вновь появлявшихся кусачих насекомых-кровососов[48]… Бр-р-р, даже читать противно… «Сик транзит глориа мунди»…[49]
48
Невольно вспоминается новозаветный царь Иудеи Ирод, съеденный заживо червями. Впрочем, не все античные историки приписывали смерть Суллы таинственной «вшивой болезни». Скажем, Аппиан утверждал, что Сулла скончался от «скоротечной лихорадки». Другие — что от «спазма». Третьи — что от застарелой подагры (бича верхушки римского общества, не знавшей меры в потреблении алкоголя и высококалорийных пищевых продуктов, в основном, животного происхождения — вспомним хотя бы вошедшие в поговорку «пиры Лукулла»). Думается, версия гибели «кровопийцы» Суллы от насекомых-кровопийц, имеющая явно назидательный характер, была сочинена в кругах врагов «Эпафродита» — «популяров». Скорей всего, «Любимец Афродиты» страдал от какой-то хронической болезни (если не целого «букета» болезней), имевшей специфический характер, постепенно прогрессировавшей и приведшей, наконец, к летальному исходу.