Плутарх Херонейский писал в данной связи:
«Сначала завистники Цезаря не обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того, как иссякнут его средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать незначительным начало ни в каком деле. То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития. Цицерон, как кажется, был первым, кто считал подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря, по внешности спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в этом человеке смелый и решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает тираннические намерения. „Но, — добавлял он, — когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя“» («Сравнительные жизнеописания. Цезарь»).
Время показало, что Цицерон Цезаря явно недооценил. Однако и сам Цезарь, очевидно, стремился создать о себе впечатление, как о совершенно безобидном сибарите и эпикурейце, что ему удавалось без особого труда. Он ведь и в самом деле любил пожить в свое удовольствие. В его случае расчетливость, блестящий ум, высокий интеллект, беззастенчивое честолюбие и гедонистический образ жизни слились в нераздельную смесь, образовали нераздельное единство. Усматривать в тогдашнем поведении «светского льва» Гая Юлия «задним числом», или «пост фактум», твердые намерения и дальновидные замыслы, хотя в действительности оно, возможно, диктовалось лишь стремлением «жить самому и жить давать другим», всегда нетрудно…
Пока Римское рабовладельческое государство билось в конвульсиях, Гай Юлий сидел тихо, «не высовываясь», терпеливо выжидая, чем все это дело кончится…
Неукротимый «популяр», потомок сабинян, отважный Квинт Серторий, недобитый «оптиматами» соратник Гая Мария, потерявший глаз в сражении и закрепившийся со своими сторонниками — «марианцами» или «серторианцами» — в Испании, пытался, проводя там нетрадиционную для римлян (до того лишь выжимавших из своих провинций, сколько только можно, по принципу «чем больше жмешь, тем больше выжмешь») провинциальную политику, с опорой на туземную иберийскую аристократию, нанести удар по Риму и восстановить в Граде на Тибре уничтоженные Суллой прежние республиканские порядки. Митридат Понтийский, в свою очередь, не оставлял римлян в покое. Вследствие чего, как уже говорилось выше, все лучшие римские военные силы были заняты войной в «колониях», как на Востоке (в Азии), так и на Западе (в Испании). И как раз в этот критический для Римской олигархической республики момент самое ее сердце — Италия — оказалось охваченным крупнейшим в истории Античного мира восстанием рабов — восстанием под предводительством Спартака, названным впоследствии самими же римскими историками, за свой невиданный размах «Рабской войной». Неужели случайное совпадение? В это как-то мало верится…
Хотя не подлежит сомнению, что положение огромного большинства рабов было хуже некуда (и исключения лишь подтверждали правило). Как уже говорилось выше, вследствие продолжительных и широкомасштабных войн на Востоке, а также разгрома кельтов и германцев «контрактниками» Гая Мария рынок рабов оказался переполнен массами «двуногого товара». Что привело не только к снижению цен на рабов, но и к снижению цены человеческой жизни. Рабовладельцы в Риме (как, впрочем, и в Греции) не считали рабов людьми.