Степан Анатольевич пугливо обвел кабинет глазами, гадая, где скрываются звукозаписывающие установки. Быть может, за портретом Президента, похожего на зоркого тетерева. Или в складках трехцветного государственного флага. Или гипсовым губернским гербом, где на старинной пушке сидит таежный соболь.
— Ну что вы, что вы, Степан Анатольевич, никакой электроники, никакой акустики. Просто современное искусство во многом основано на магических практиках, на ясновидении, телекинезе, угадывании мыслей и чувств. Искусство работает на уровне инстинктов, как у животных, которые предчувствуют катастрофы или затмения. Я лишь скромный маэстро, бравший уроки у великих магов, царящих в современной музыке, живописи и поэзии.
— Как это возможно? Вы колдун?
— Немножко, совсем немножко. Просто нужно очень чувствовать, очень любить другого человека. Среди бесчисленных, наполняющих космос волн настроиться на волну человека, и тогда многое тебе может открыться.
Маерс замер, воздев руки, словно дирижер, остановивший мимолетный звук. Глаза его закатились, и казалось, он спит, слабо покачиваясь в незримых волнах как морская водоросль.
— И вот я вижу просторную комнату с мягким ковром на полу. На ковре сидит девочка, совсем голенькая, на ее голове большой белый бант. Она играет прелестной плюшевой лошадкой, смеется, ползает по ковру. В комнату входит высокий тучный мужчина, облаченный в шелковый халат. Наклоняется к девочке: «Какая хорошенькая лошадка. Какой красивый бантик». Нижняя губа мужчины выпячивается от удовольствия, напоминая большого розового слизняка. Мужчина протягивает девочке коробку с конфетами, девочка тянет ручки, но он не дает. Берет конфету в свой рот, причмокивает, щурится от удовольствия. «Какая вкусная конфетка. Поцелуй папочку, скушай конфетку». Он впивается девочке в губы, мажет ее личико шоколадом, облизывает ее щечки, носик и лобик. «Ты ведь любишь папочку? А папочка любит тебя». Мужчина сбрасывает халат. Ожиревший, волосатый, хватает девочку, начинает ее мять, кладет себе в рот пальчики ее рук и ног. Девочка пугается, плачет, хочет вырваться от мужчины. Тот сердится, начинает кричать, делает страшное лицо, больно бьет девочку по маленьким ягодицам, так что они начинают краснеть от ударов. «Так вот как ты любишь папочку. Ты гадкая, мерзкая дрянь». Девочка истошно кричит и плачет. А мужчина наваливается на нее своим тучным телом, запечатывает ее плачущий ротик своими мокрыми губами. Маленькое тельце скрывается под громадным волосатым туловищем, и вокруг на ковре разбросаны детские игрушки, и на стенах детские рисунки с изображением солнышка, полевых цветов и летящих птичек…
Степан Анатольевич тихо взвыл от ужаса:
— Вы кто?
Ему казалось, что родимое пятно на голове Маерса источает красный сноп лучей, которые просвечивают насквозь его душу, читает все потаенные мысли, угадывает все вожделения, все гнездящиеся пороки и извращения, и это промелькнувшее побуждение открыть ящик стола, достать пистолет и выстрелить в красное светящееся пятно, погасить эти рубиновые лучи.
— Ну что вы, дорогой Степан Анатольевич, зачем нам этот дурацкий пистолет? Вы меня не правильно поняли. Я не осуждаю, не порицаю. Напротив, преклоняюсь и восхищаюсь. Все, что пошлая общественная мораль называет недостойным и даже преступным, на самом деле свидетельствует об утонченности натуры, об изысканном вкусе, о способности вкушать тонкие яства, дегустировать экзотические напитки. Именно этим отличается художник от дровосека, мистик от рыночного торговца, смельчак, срывающий табу, от пресного ханжи и конформиста. Вы, утонченный гурман, ценитель истинной красоты, которая невозможна без боли, без насилия, без истязания себя и других. Именно в этом суть современного искусства, которое обретет в городе П. свою столицу, а в вашем лице — покровителя и кумира.
Маерс летал по кабинету, всплескивая руками, касаясь невидимых точек, проводя незримые линии, окружая Петуховского неосязаемыми паутинами. Словно танцующий паук захватывал в свои радужные сети чудесную бабочку, — душу Степана Анатольевича, которая вначале ужасалась плену, ждала своей неминуемой гибели, но с каждым всплеском волшебной руки, с каждым проблеском лучистой паутинки успокаивалась. Страх улетучивался, сменялся сладостью и облегчением. Ему было сладко передавать свою утомленную душу во власть другого, могущественного, всеведающего, желающего ему блага. Вся его неутоленность, губительные страхи, снедающие его стяжательство, властолюбие, больное сладострастие отступали. Уже не гнездились в нем, а были отданы этому загадочному незнакомцу, который явился не для того, чтобы погубить, но спасти.