По сторонам лестницы росли высокие, стройные пальмы и кипарисы, помнившие, наверное, еще генерала Раевского, их недосягаемые вершины четко вырисовывались на густом синем, без единого облачка, небе.
Позади открывалась взору серповидная Сухумская бухта. Сечин никогда прежде не бывал здесь, и только теперь вдруг понял тетеринскую тоску по потерянному раю...
Дача профессора Остроумова стояла в конце кипарисовой аллеи. Это был светлый двухэтажный особняк с высоким крыльцом и круглыми балконами. У крыльца стоял пожилой красноармеец с обвислыми усами. Завидев Сечина, он подобрался и потянулся к прислоненной к стене винтовке. Сечин приблизился и изобразил застенчивую улыбку.
- Эй, дядя, - сказал он, - мне бы очень нужно повидать профессора.
- А ты кто таков? - Красноармеец, прищурившись, смерил его взглядом. - Ну, докладай!
- Бартановы мы... - Сечин старательно улыбался. - Добровольцы, к профессору.
Красноармеец важно кивнул. Прислонив винтовку к крыльцу, он отошел на два шага, задрал голову и крикнул:
- Эраст Васильич, тут по твою душу!
Сверху послышался сердитый голос:
- Ты, Кузьмич, мне эту поповскую агитацию брось! Сколько раз тебе было говорено, что у большевиков нет души?
На балкон вышел крепкий чернявый мужчина в рубахе и галифе, с острыми усиками и намыленной щекой. При виде незнакомца он кивнул и уже минуты через две, с порезом на чисто выбритом подбородке, возник на крыльце. Сечин знал его - видал тайком у Волобуевой.
- Здравствуй, товарищ, - бодро сказал чернявый.
Сечин пожал его крошечную, как у девушки, крепкую руку.
- Меня зовут Чартков. А как тебя зовут, товарищ?
Сечин протянул ему справку. Чартков быстро, цепко просмотрел ее, задержал взгляд на графе "семейное положение", после чего, широко улыбаясь щербатым ртом, вернул справку.
- Ты хочешь у нас работать, - громко и радостно объявил он.
- Мне бы профессора повидать, - сказал Сечин.
- Непременно! Непременно, Алеша! Илья Иванович тебя примет. Заходи!
Сечин последовал за ним в прохладный вестибюль.
- Это замечательно, что ты решил работать с нами, - говорил Чартков, ведя его наверх. - Просто слов нет, как замечательно. Нам нужны такие, как ты. А то приходят всякие... - Он понизил голос: - Я бы этих бело-грузин близко к матерьялу не подпускал. Эх, товарищ! - произнес он вдохновенно. - Какое дело-то мы затеяли, а? Жалко, что я сам не могу. - Он вдруг потемнел лицом, убрал руки за спину и замолчал.
Сечин уже успел заметить, что настроение у Чарткова переменчиво, как погода. Много еще на одиннадцатом году революции было в Стране Советов таких восторженных и очень нервных людей, контуженных гражданской войной. Война давно закончилась, а они продолжают ходить в гимнастерках и галифе, носят ремень и сапоги, питаются кое-как, спят урывками - и бредят голубыми городами...
Они поднялись на второй этаж и остановились напротив двери с табличкой "Проф. И.И.Иванов".
- Погодь здесь, - сказал Чартков. - Я доложусь. Во всем порядок должон быть, товарищ. Порядок - это главное.
Через минуту Чартков громко позвал:
- Проходи, Алеша!
Кабинет профессора Иванова помещался в просторной комнате с паркетным полом. В межоконных простенках стояли рабочие столы, один с микроскопом Цейса, другой с химической посудой. Над ними висели гистограммы, графики, таблицы, а посередине - женский портрет, словно бы в знак того, что ничто человеческое профессору не чуждо.
Профессор сидел за большим письменным столом, совсем пустым, если не считать раскрытого медицинского журнала. Это был бодрый старик лет шестидесяти, дочерна загорелый, с небольшой седой бородкой и пышными усами, переходящими в баки; на бугристом носу сидели золотые очечки, за которыми остро поблескивали серые, очень светлые глазки. Одет профессор, несмотря на жару, был в мягкий серый костюм с черным галстуком в горошек. Лежавшие на столе руки, тоже дочерна загорелые, сцеплены крепкими, сухими пальцами.
- Ну, проходите, покажитесь нам, - фальцетом пригласил он. - Богатырь, богатырь... Просто Алеша Попович.
- А его и зовут Алешей, - засмеялся Чартков.
- Вы, надо полагать, идейный безбожник?
- Наш он, - радостно подтвердил Чартков, - свой в доску.
Сечин застенчиво улыбнулся.
- Не верю я во всю эту чертовщину, - признался он.
- А в искусственное обсеменение по способу Иванова верите? - усмехнулся в усы профессор.
Простодушное лицо Сечина выразило удивление.
- Так ведь то наука.
Профессор пожал плечами:
- Некоторые называют мои опыты шарлатанством. Так вы, полагаю, хотите послужить матерьялистическому учению?
Сечин скромно промолчал.
- Что ж, - сказал профессор. - Тогда снимайте штаны, голубчик.
Сечин растерянно заморгал длинными ресницами.