Вдали шумно задрались подсвинки. Когда визг потасовки затих, Борис услышал треньканье камышовки на тропе в крепи. Потом еще одной. Опустил ружье: кабан бесшумно уходил, испугавшись человека, других обитателей камыша он не боялся. Борис осмотрел тропу, не нашел, что насторожило зверя. Вернулся в засидку и увидел еле приметную стежку енота: она тянулась к кабаньей тропе. Моряна давно затихла, но с прохладного моря воздух медленно перемещался к разогретым днем камышам. Ветер втянул запах скрадка на тропу енота, а по ней и на кабанью.
Выругав себя, а заодно и енота, Борис громко покрякал уткой, вызывая Богдана Савельича. Тот, выслушав, укорил: надо, мол, смотреть лучше — это не на базу сидеть. Зная, что кабан всю ночь будет бродить в стороне от стад (поросята и подсвинки мешают ему нагуливать жир на зиму), старик все же предложил:
— Придется попробовать около свиней, — может, случайно подойдет.
Всю ночь они подкрадывались то к одному, то к другому стаду. Затаивались рядом, подолгу сидели, прислушиваясь: не бредет ли кабан? Несколько раз вблизи раздавались его грозные посапывания и сиплый короткий рев, — видимо, он отгонял енота или лису. Рев настораживал стадо, и оно затихало. В тишине слышались шаги удаляющегося кабана. Отойдя, он вновь принимался рыть землю, выворачивать корни и вкусно чавкать, поедая их. Тогда и стадо начинало кормиться. Старые свиньи подолгу рылись на одном месте, а поросята и подсвинки широко разбредались, шумно перебегали, с визгом и сапом поддавая друг друга в бока. Иногда они паслись в двух-трех шагах. В темноте все — и малые и большие — были черными. Когда взошла луна, старые стали темными, щетинистыми; подсвинки — рыжими, короткошерстными, а поросята — светлыми и словно голыми.
К рассвету все стада почти разом начали отходить в крепь, изредка и накоротке останавливаясь на кормежку. Шумно прошли по тропам в камышах. В глубине, после короткой потасовки из-за места между поросятами, улеглись на лежки и затихли.
В море занималась заря. В провалах черных туч разливались голубые озера неба.
Богдан Савельич, усталый и полусонный, сказал, что кабан тоже ушел на лежку и надо идти на лодку. Готовить завтрак, потом хорошенько отоспаться и к вечеру вернуться. Неожиданно вдалеке на большую поляну в чакане вышел кабан. Был он огромен. Высокий спереди, с мощной грудью и длинным рылом, созданный природой к нелегкой жизни в камышовой крепи. Прислушиваясь, остановился и приподнял голову. Борис посмотрел в бинокль. Недалеко от черного пятака рыла белели клыки. Верхние — загнутые вверх, нижние — острые, разлетистые, длинные. На сильном загривке дыбилась высокая щетина. Постояв, кабан начал легко выворачивать черные глыбы земли. Короткий хвост с пушистой черной метелкой кругообразно завертелся.
— Вертит хвостом, — сказал Борис. — Спокоен.
Старик жестом приказал замолчать. Кабан разрыл неглубокую просторную яму. Дождался, пока она до краев зальется водой, и повалился в нее. Ворочаясь, он пристанывал и охал от удовольствия. Полежав, сел, как обычно он садится, когда волки или собаки пытаются схватить его за голени. Повел клыкастой головой в стороны и не спеша вылез. Отряхнулся. Неторопливо пошел окрайком зарослей, то там, то здесь останавливаясь на кормежку.
— Борис, знаешь, он не пойдет в крепь, — довольно отметил Богдан Савельич, — Теперь будет бродить весь день. Подует ветер — можно его скрасть.
Посмотрев на небо, старик улыбнулся. Борис проследил за его взглядом — высоко над морем хороводом кружила стая пеликанов, — значит, жди моряны. Плотные тучи на востоке вытягивались к западу длинными полосами — тоже к близкой моряне.
— Не дрейфь, Борис, — засмеялся Богдан Савельич. — К вечеру будет кабан в лодке. Пошли спать.
Отыскав толстый нанос, намытый моряной, они намостили ложе и прилегли. Богдан Савельич, пьянея, долго сосал только что накуренную трубку, потом свернулся калачиком и заснул. Борису хотелось есть. Надо бы сходить к лодке за харчами, но если попадешься на глаза кабану — он уйдет в крепь. Выкурив еще одну сигарету, Борис натянул на голову полу брезентовой куртки.