— На шорох ударил?!
Тот попятился, упал и, качая головой и руками, закосноязычил:
— Ка-а-ва-на в-ви-дел.
Старик замахнулся на него прикладом. Мильшин, беззвучно открывая и закрывая рот, обреченно ожидал удара.
— Перевяжите! — закричал Борис.
Старик отбросил ружье, наклонился и осмотрел Бориса. Вместе с лоскутами одежды пуля вошла с одной стороны поясницы и вышла с другой. Вытащив тряпки из раны, Богдан Савельич разорвал нижнюю рубашку и принялся бинтовать. Ему пытался помочь Мильшин, но пальцы у него не гнулись. Он отстранился и, не моргая, стал смотреть на белое лицо Бориса.
— Куда же ты целил? — вдруг зло спросил старик. — Высота — больше метра!
— В п-п-позвоно-чник, не-не п-по-бежит. — И, отклоняясь назад, Мильшин замахал руками, закричал: — Нет, нет! Что вы?! Нечаянно, что вы! Борис, ты же не тут должен был стоять!
Тот, обмякая, потерял сознание.
— Подымай, несем на лодку! — приказал старик.
От боли Борис пришел в себя, попросил:
— Помогите, сам пойду. — Закинул руки за плечи Мильшина и старика, опираясь на них, попытался шагнуть. Не смог. Посмотрел вниз и, будто не о себе, спокойно сказал: — Не идут ноги. Отбил ты их мне, Мильшин.
Тот присел. Старик навалил ему на спину Бориса, помог взяться за плечи. Подхватив раненого под колени, Мильшин торопливо пошел по тропе. Безразлично перешагнул через свое ружье. Старик поднял его, отер от грязи, повесил рядом с разбитым ружьем Бориса.
Подогнав лодку к берегу, осторожно уложили Бочарова на одежду. Мильшин глухо сказал старику:
— Останешься тут.
— Ну, ну, — Богдан Савельич настороженно оглядел Мильшина.
— Груз меньше — косы обойду ближе. Мотоцикл около Шиклуновской тропы. Сумеешь — поезжай домой, может, моторку вышлешь.
Влез в лодку. Старик помог поставить парус, развернуть лодку. Мильшин встал на корме и принялся работать шестом. Оставшись один, Богдан Савельич заплакал.
Бочарову в лодке стадо покойнее, рану не бередили толчки. Он перестал стонать, забылся в полудремоте.
Шли быстро, свежая моряна хорошо тянула парусник, его ход убыстрял Мильшин, часто и сильно толкаясь шестом. Вскоре лодка зашуршала дном по песку. Борис очнулся. Забыв о ране, резко приподнялся, чтобы посмотреть: где они находятся. Вскрикнул и осторожно прилег. Слушая скрежет под днищем, сказал:
— Мористее бы надо.
— Пройдем. — Мильшин спрыгнул в воду, побежал за облегченной лодкой.
Когда она остановилась на перекате, Мильшин закинул за плечо якорную цепь и потащил бударку. Волок ее, пока поскребывания не стали короче и реже. На глуби пошли быстрее. Мильшин подумал: в больницу они попадут только к вечеру. Если бы задержался хирург! А то бежать к нему домой далеко, а телефона нет. Показалось, что неопасно ранил Бориса, тот перестал стонать, спит. У Мильшина то и дело тоскливо ныло сердце: старик не верит, что выстрел был нечаянный, а Борис не говорит, что самовольно перешел на развилку троп.
Неожиданно моряна резко усилилась. Тонкие растяжки мачты начали посвистывать, за кармой громко забулькала вода. Борис проснулся, посмотрел на тугой парус, сказал:
— Если моторку не встретим, то сами к вечеру добежим.
— Добежим, Борис, — заверил Мильшин, вглядываясь в морской горизонт. Там поднимался туман, — значит, моряна вскоре затихнет. В тумане никакой моторки не увидишь, а шестом дотолкаешься до поселка не раньше полуночи. — Да, Борис, добежим к вечеру. Тебе легче?
— Да. Надо бы Савельича взять, помог бы.
От этого небольшого участия к себе Мильшин улыбнулся.
— Бударка легче, ближе к берегу идем. Километров двадцать выиграем. Доедет на мотоцикле.
— Ночью не сумеет. Пешком пойдет, к утру дома будет. — Бочаров пошарил рукой по полке, где обычно клал ружье. Не нашел, спросил: — Здорово ружье разбило?
— Не знаю. Да ты не беспокойся. Возьмешь мое, а твое я отдам отремонтировать. Лишь бы ты… скорее поправился!
— Знаешь, ноги-то ворочаются. А то их как будто не было.
Мильшину нестерпимо захотелось узнать, верит ли Борис в нечаянный выстрел, но вспомнил его молчание в камышах, когда спросил, почему он ушел с положенного места. Подумал, что теперь не миновать тюрьмы. Пришли на память хмельные похвальбы-угрозы Борису: круто, мол, берешь, нечаянно могут проучить. Сердце сдавило: вот так припас подарок сыну. Стало жалко себя. Жалко как-то со стороны, будто родного человека, которому ничем уже нельзя помочь. Так, как отца перед смертью, сваленного жесточайшим раком. Представил сурового следователя: «На шорох бил?!» Если бы Бочаров сказал, что перешел в другое место, наказали бы меньше. Вновь пережил все, что произошло в камышах.