— Отойди, — попросил его Светлочерненко. Видя, что Бушменов собирается выхватить ружье у Бориса, рявкнул: — Кому говорю, отойди! — ухватил Бушменова за руки, снова отвел в сторону. — Стой, не смей подходить. — Вернулся к егерю. — Мы тебя не видели, Борис, а то бы остановились.
— Он не имеет права, сейчас распрет! — крикнул Бушменов.
— Зачем нас остановил, Борис? Мы не на кабанов, на птицу. Слышишь, все стреляют.
— Ты же голосовал, чтобы в стихию птицу не бить. Забыл?!
— В такие моряны всегда охотились.
— Нет такого закона, чтобы в распрет запрещать охоту, — не унимался Бушменов. — Вы с Богданом придумали! Дичь жалеют, а людям жить не дают! Праведники нашлись!
— Бывай здоров, Борис, — Светлочерненко пошел к машине.
— Ты же голосовал, — уже с ноткой отчаяния опять напомнил Борис.
— Ваши голоса псу под хвост, пока такую же бумагу сверху не спустят. Понимать надо! — Бушменов покрутил пальцем около виска и, изощренно сквернословя, полез в кабину. Увидел разобранный мотоцикл, злорадно крикнул: — Что, ежиков поймал? Смотри, как бы под рубашку таких не всыпали! Не добил тебя Мильшин, другую пулю ищешь? Ну, ну, допрыгаешься.
— Трогай! — крикнули из кузова.
Борис отступил с дороги.
Долго стоял подавленный. Может, другой и плюнул бы на все, уехал бы из этих мест как можно дальше, нашел бы другую работу. А этот, пересилив отчаяние, снова склонился к мотоциклу с неистребимым желанием победить Бушменова и таких, как он, потому что видел в этой победе нечто куда большее, чем справедливую кару браконьерам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Понимая, что захватить Бушменова на ночной охоте без помощи Мильшина не удастся, Борис вновь пришел к нему. Мильшин заспешил навстречу, пригласил садиться.
— Некогда рассиживаться. Пора ехать брать Бушменова.
— Я не знаю, где он, — Мильшин отвел взгляд. Осенью он отпустил усы. Черные, чуть вислые, они изменили его лицо. Стало оно круглее и потеряло схожесть с ликами благообразных старцев с икон. — Не знаю, где Бушменов гусей бьет.
— Ладно, поеду без тебя, — угрюмо сказал Борис.
— Один не смей. Бушменов свою безработицу тебе не спустит. Злой! Ты здорово постарался, чтобы за него взялись следователи, влепят ему за многое, за взятки от браконьеров больше всего. Да-а, побрал он их. — Прищурившись, посмотрел на Бориса: — Добить хочешь?
— Бушменова — нет. Браконьера — да.
— Денег он приходил просить, — признался Мильшин. — Похудел, сдал здорово. Деньги ему нужны, — видать, взяткой хочет отделаться.
— Я думал, снимут — поумнеет.
— Не первый раз снимают. С него как с гуся вода.
— Теперь в последний.
— Может быть. Да, у горбатого и постель горбатая. — Мильшин положил руку на стол, разглядывая ладонь, заговорил: — Хочешь добить браконьера Бушменова? Нет, не по нему бьешь, вижу. А как же зимой будем жить, а? Я никогда мясцо не покупал, знаешь?
— Будут лицензии на кабанов и сайгаков.
— Кому выдавать?
— Кто нуждается.
— А кто решать будет?
— Ты, я, все.
— И Вакаренко?
— Если останется председателем — будет.
— Будешь за него голосовать?
— Нет. Какой он председатель? Припасы продает, взносы получает, а остальное его не касается. Скажешь об этом, сразу заякает: «Я пятнадцать лет руковожу, я организовал общество, я делегат, я член областного президиума, у меня — грамоты!» А все это за прошлое. Если бы не Богдан Савельич, пальцем Вакаренко не пошевелил бы в моряну. Сколько браконьеров ушло без наказания. Богдан Савельич прав — надо снимать Вакаренко.
— Да-а, времена такие, — невесело рассмеялся Мильшин. — Знаешь, Борис, а мне жалко Бушменова.
— Тогда будь здоров!
— Обожди, не пори горячку. Проколотитесь ночь, а его не возьмете. Выстрелы услышите, а тропы к морю не найдете. Обожди, — Мильшин оперся подбородком на руку, задумался.
Вспоминая, что произошло после выстрела в Бориса, думал Мильшин — помочь опять или наконец-то решительно отказать, дать понять, что Борис сам по себе, а он, Мильшин, тоже может поступать как хочет.
Всю ночь, туманную и бесконечно долгую, когда произошло несчастье, Мильшин ни на минуту не выпускал из рук шеста, спешил довезти Бориса живым, надеясь, что тот успеет рассказать правду о случившемся. Перед входом в проток, что вел в поселок, услыхал стук моторки, закричал, начал стрелять раз за разом. Его услышали, подошли. Богдан Савельич и Андрейчев молча переложили Бориса к себе на бударку и заторопились, так и не сказав ему ни слова.