Айрис, пришедшая на смену Черри, придерживалась диаметрально противоположных взглядов, но судьба отвела им с Диноэлом слишком мало времени, так что былые покушения на дизайн сохранились в практически неизменном виде.
Дин открыл дверь и вошел в нижний этаж, служивший по большей части гаражом и, по обыкновению, складом инструментов. Отсюда начиналась лестница наверх, а также присутствовал миниатюрный серый квадрат лифта, которым никто никогда не пользовался. Здесь он без малого двенадцать лет прожил с Черри, сюда, охваченный безумной надеждой, привел Айрис, ничего из этого всего не вышло, все полетело к чертям, а теперь туда же полетела и вся его жизнь, и с этого порога он уходит в неизвестность, где на старости лет придется начинать с нуля.
Дом не нес на себе никакого отпечатка личности хозяина, слишком редко он там бывал, а когда и бывал, приложить к чему-то руку ему не приходило в голову. Но все равно к этому жилищу Диноэла привязывало неясное теплое чувство, особенно уютно здесь было зимой, когда лес на холмах, одевшись в пышно-кучерявую снежную шубу, казалось, подступал к самым окнам или превращался в дивной красоты и сложности черно-белую гравюру… Черри обожала фотографировать эту ажурную вязь… Но вечно будоражило проклятое цыганское чувство – а как там, где нас нет? Как же там без меня горят огни портов и городов? Разве можно стерпеть? Нет, скорее в дорогу…
На столе валялась немытая, оставленная теперь уже не припомнишь когда, вилка, стояла чашка с изображением домовитой мышки в густых травах (Черри покупала пару, но вторая по иронии судьбы после развода долго не протянула), затянутая черной пленкой окаменевшего кофе.
Багаж на сутки опередил хозяина. Из по-походному собранной сумки торчали складки не то дерюги, не то шкуры. Диноэл достал телефон, совмещающий очень много полезных функций, никакого отношения к связи не имеющих, выдвинул антенну, упер в эти складки и некоторое время смотрел на монитор. Чисто. Впрочем, и без этого он ясно чувствовал, что в доме без него никто не побывал. Диноэл обошел стол и, как был, завалился на пол. С потолка на него смотрели темные, якобы закопченные балки. Ненатуральные, но довольно милые, тоже покупала Черри, для уюта, сама же старательно наклеивала только ей известным клеем. Балки эти не влезали ни в какую машину, и они вдвоем несли их на себе через весь институтский парк – благо те практически ничего не весили – и страшно веселились. Дин тихонько замычал, как от боли. Мысли крутились по заколдованному кругу: Институт, работа, увольнение, Черри, почему-то сегодня развод попытался встать из давно похороненного в душе гроба – и снова Институт, и снова работа.
И главная неотвязная мысль последнего времени. Что же это за парень? Уж очень с ним все странно. Назовем его Джон Доу… да, пусть будет Джон Доу – не оригинально, но привычно. Следит, не отступая, но ни договориться, ни убить не пытается. Не хочет шума? Хочет попробовать ликвидировать на Тратере? Нет, не то, там как раз скандала не избежать. Медлит, чего-то ждет. Чего? Почему он так уверен, почему ничего не боится? На что-то радикальное замахивается…
Дин посмотрел на часы, потом в окно – там тянулись всклокоченные серые облака – и заложил руки за голову.
Черри. Может быть, надо было плюнуть на все, потерпеть и не допускать расставания? Начинаешь перебирать причины, что-то сочинять, придумывать оправдания, составлять и репетировать речь для ее подруги, для ее матери, брата, черта лысого, все толково разъяснять, раскладывать по полочкам, театр одного актера, убеждаешь себя, все на полчаса, а вдруг пустяковая деталь, мелочь, и все сначала – как можно было такое допустить?
Дин поворочался, выбирая поудобнее положение для лопаток. Можно, конечно, поступить, как Шеп. Он ушел со службы, стал вольным стрелком, договорился с какой-то мафией, те дали ему деньги и корабль, еще больше и лучше прежнего. Теперь орудует по собственному усмотрению. Правда, и жить ему приходится на этом самом корабле, и отношения с законом на грани, да и с начальством еще черт разберет, что хуже – сенатская комиссия или теневые боссы. И те и другие здорово себе на уме, добрые до поры до времени, и с теми и с другими спорить не рекомендуется. Потом для такого дела необходим, как учит древний классик, большой запас жизнерадостности – Шепу тридцать с копейками, а это, я вам доложу, совсем другой разговор… А когда тебе шестьдесят с неведомым гаком? А левый глаз? А имплантированные позвонки? А бессчетно оперированные ахиллы? А плечо, приводящее врачей в ужас, который год ждет операции? Давно известно – здоровье как воздух, не замечаешь, пока есть. Мрачные итоги и одновременно хороший повод не откладывать дела – не сегодня завтра этот патанатомический оркестр грянет прощальное танго и быстро сменит тебе приоритеты.