– Дай умереть, – томно упорствовал Кромвель.
– Джон, шестнадцать тысяч. Потом умирай, сколько хочешь.
Между тем дела и впрямь обстояли неважно. Штука в том, что на уцелевшем куске «Саутгемптона» никаких устройств для полета в планетарных условиях не было. Четыре тормозных сопла, которым в отсутствие центральной тяги грош цена – топлива в аварийных ресиверах на полтора чиха (а центральная тяга осталась догорать где-то на орбите), да хилая круговая цепочка курсовых корректоров, предназначенных в основном для микроманевра в тесноте причалов космических станций. Поэтому представить себе какой-то другой вариант приземления, кроме смертельного удара о поверхность Тратеры, было довольно трудно. Однако Шенкенберг, зная Кромвеля уже без малого пятнадцать лет, не терял надежды на свидание с любимыми колбасками.
– Ну, Джон, а как же твоя речь? И еще – ты же хотел умереть в бою, а где тут бой?
– В тюрьме мы с тобой умрем, – проворчал Кромвель. – Ладно, черт с тобой. Не выйдет из тебя самурая… Какие там поворотники на корректорах?
– Сорокапятки, какашки хьюзовские.
– Тормозные дюзы закольцованы?
– Само собой.
– Отключи мне это кольцо – должны быть какие-нибудь задвижки или уж я не знаю что, иначе все топливо за один пых вылетит… Ручное управление есть?
– Есть-то есть, но там в канале только диафрагмальные сфинктера, и больше ничего – хорошо, если на две минуты хватит. Кто же знал.
– Нам и столько не понадобится – давай втыкай. Экипаж, приготовиться к торможению, будь оно неладно… да что за день сегодня такой…
Шенкенберг перевел дух, судя по вернувшемуся на лицо друга и командира привычному волчьему оскалу, Кромвель заинтересовался задачей, а значит, все в порядке.
Прокашлявшись и взвыв, корректоры развернули проваливающийся в атмосферу обрубок первым соплом к земле.
Выхлоп!
– Штурман, альтиметр.
– Шесть двести.
– Опаздываем… Не тянет, керосинка вонючая…
Выхлоп!
Третьим выхлопом, уже на полутора тысячах, Кромвелю удалось замедлить скорость снижения до какого-то ему одному ведомого предела.
– Садимся, как шаттл дерьмовый. Штурман, перестройка тяги. Дорзо-вентрально, против часовой, корректоры через один – сорок пять до упора, следующий – строго радиально. Выполнять…
Последний, четвертый выстрел из тормозного сопла отбросил «Саутгемптон» уже от самой земли и поставил его носом к горизонту. Сжигая остатки топлива, корректоры закрутили закопченный купол как вертикальное колесо с шутихами – половина двигателей лупила реактивной струей по касательной, вращая махину, половина, включаясь под самым брюхом, удерживала то, что еще недавно было крейсером, от немедленного падения. Вперившись взглядом в экран с окошками индикаторов, Кромвель с джазовым темпераментом стучал по клавишам, включением и выключением поддерживая необходимый ритм вращения.
Свист, дым, хруст сминаемого сырого и не желающего гореть таежного бурелома – и тяжкая бронированная туша осторожно коснулась почвы, с шипением на треть погрузилась в безвестное болото, и всякая видимость начисто сгинула за плотной стеной пара. Очередное кромвелевское пилотажное чудо свершилось.
В утреннем тумане лес с непроглядным переплетением ветвей казался нереальным, дымчато-акварельным, а горы за ним – и вовсе призрачными. Земли под ногами не было, только дикий хаос сгнивших и полусгнивших стволов, под которыми дышала топь невесть какой глубины.
Шенкенберг с удовольствием втянул свежий лесной воздух.
– Он сказал: «Приехали!»
– Да уж, сели в лужу, – пробурчал Кромвель.
– Ура! – завопил лейтенант Мазетти, подпрыгивая на зыбких бревнах. – Победа!
Настроение у молодого человека менялось с удивительной легкостью.
– Ах да, – нехорошим тоном сказал Кромвель. – Лейтенант. Итак. За отказ выполнить приказ во время боя…
– Вы не поняли, генерал, – со щенячьей эйфорией тут же перебил его Мазетти. – Все закончилось, мы живы! Все замечательно!
– …а также за трусость и паникерство…
Лейтенант был совершенно счастлив и уже был готов, плюнув на вздорных и бесполезных спутников, отправиться на поиски чего-нибудь занятного в этом новом мире, однако в темной фигуре Кромвеля, странно длинной в этой белесой мгле, было что-то такое, что заставило его остановиться. Ко всему прочему генерал держал в опущенной руке пистолет.
Но дурящая смесь эгоцентризма с инфантилизмом, свойственная избалованному мальчику из высшего общества, сшутила с юным Мазетти скверную шутку. Лейтенант просто не представлял, что с ним может случиться что-то плохое. Ведь это не кто-то, а он, сын Карло Мазетти!