– Еще покупают?
– И будут покупать, – весело уверил Бур. Сумочкин позвал Елену Аркадьевну.
– Пригласите нашего гостя пообедать, – сказал он, многозначительно глядя на неё.
Бур отказывался в тоне согласия. Его проводили в ванную – вымыть руки. В это время Сумочкин шепнул Елене: «Звони Руфику. Пусть не спускает с него глаз».
Воробушкин ждал Бура в сквере более трех часов. Увидев Бура, пересекающего улицу, Евгений тут же заметил «хвост». За Буром шёл Руфик. Евгений Иванович моментально скрылся. Не найдя на скамье Воробушкина, Бур пошёл по скверу. Теперь у Руфика оказался хвост, за ним шёл старший лейтенант. На повороте Бур оглянулся, но Воробушкин успел дать знак, высоко подняв руку за спиной Руфика. Бур вошёл в троллейбус, Руфик отстал. Не успел.
Зато в гостинице Руфик узнал, что Бур живет в одном номере с другом, Евгением Ивановичем Воробушкиным, жителем Ломоносовска.
– Ломоносовска? – переспросил Руфика Сумочкин. – Воробушкин?
Что-то неладное. В Ломоносовск тоже отправлялись джемпера и свитеры… Ночью Сумочкин позвонил в Ломоносовск на квартиру одного торгового деятеля. Тот ответил:
– Вы не ошиблись. Жена подсказала, она работает в порту. Ломоносовец из тех…
Сумочкин, повесив трубку, машинально пропел «Я люблю тебя, жизнь» и уже без мелодии добавил: «Сейчас тебе покажут жизнь». Из предосторожности директор стадиона говорил с Ломоносовском с междугородной станции.
Ясно, специально приехали. Ищут Хрусталёва. А его, Сумочкина, возьмут в любую минуту. Может быть, уже ждут его у дома. Пойти ночевать к Руфику? Надо быть дураком. Руфика возьмут одновременно с ним. Вот тебе итог: некуда идти и некому позвонить. Сколько подарено дорогих свитеров и тортов, и всё зря. Вот положение! Его считают праведником, и вдруг всему Степановску объяснят – Сумочкин первейший прохвост.
И начнутся бурные воспоминания. Тут же появятся добровольцы, обличители. Один Бур чего стоит. И Сумочкин рухнет. Да, впереди мрак. В унынии Сумочкин пожалел, что целых два года потратил, посещая университет общественных наук.
Только подумать… Изучал всякую диалектику, исторический материализм. Сидел, слушал, конспектировал, тащился в пионерлагеря, глотал дым у костров, танцевал польку на площадях с бабами-дурами.
Он зашёл в сквер, сел на скамью, на которой Воробушкин ждал Бура. Деньги и иностранная валюта хранятся в трех местах. Можно взять часть и улететь. Куда? Всюду найдут и вряд ли выпустят из города.
В два часа ночи неприкаянный Сумочкин позвонил домой. Слава богу, ответила тётка. Вызвал баптистку. Она проводила его к своей единоверке, где хранилась часть денег, вырученных за уворованные красители, за пряжу, за тысячи готовых изделий, за тонны конфет, варенья, тортов и прочего, что так обильно прилипало к рукам Сумочкина, популярного во всем Степановске даже больше, чем премьер оперетты.
Премьер между тем тоже не спал. Сегодня он прочитал в газете, что ему присвоено звание – заслуженный артист республики. Ну как тут спать?! Расхаживая по комнате и мешая жене уснуть, Вячеслав Коркин негромко пел: «Я люблю тебя, жизнь!»
ЗАЧЕМ ЖЕ ВЫ, ПРОФЕССОР, НАЖИВАЕТЕ КАПИТАЛЫ?
Все горести меркнут перед страхом, тем более когда он нагнетается постепенно. Худо волку, очень худо, когда кругом уже расставлены красные флажки. Джейран, подвижной, многоопытный хищник, чувствовал облаву острее, чем отяжелевший Курбский. Хотя и Курбский не благодушествовал. Джейран видел спасение в одном шаге. Надо переступить черту. И всё. Всего один шаг. Вот эта елочка на советской стороне, а вот та… в четырех шагах от неё уже сфера… эх, капитализма.
Курбского не манила та елочка. Пусть только не трогают его, и он заживет. Еще как! Не раз прикидывал – что ему грозит, мысленно воспроизводил возможную речь прокурора… Ну что? Соучастие. В чем? Он, Курбский, взяток не давал. Ничего не присваивал. Не похищал. Что ему могут предъявить? Содействовал расхитителям миллионных государственных средств. М-да, за это тоже не почетная грамота полагается. Дадут десять лет. Десять? Многовато. Года два – куда ни шло. К тому же если удастся сохранить накопленное… В самом деле, почему он должен получить больше, чем два… Ну ладно, три года!
С момента приезда Джейрана в Сухуми Курбский, расхаживая по номеру или лежа на диване, неистово торговался с прокурором. А вообще, к чёрту Джейрана. Пора бежать от него. Допустим, на Дальний Восток. И переждать… А затем… Но прежде всего тайком от Джейрана съездить в Ломоносовск. Немедленно. Встретиться с «Неизвестной», с Катей Турбиной. Почему не испытать счастье? А вдруг?!
А Джейран не покидал гостиницу. Таился. Бесповоротное решение принято. За рубеж. Без Курбского. И, конечно, без Илоны. В отношении обоих у него непреложный план. Джейран был из породы злых, мстительных, беспощадных, но далеко не умных хищников, хотя обладал редким чутьем и умел оценивать слабые стороны противника.
Когда-то Джейран окончил курсы экономистов. Не очень-то специальное образование, но всё же… И даже работал экономистом на вагоностроительном заводе в те времена, когда в «Правде» печатались сводки, сколько вчера нагружено вагонов. Затем вагонов стало больше, оказалось, что для них не хватает паровозов.
Одно строится слишком быстро, другое слишком медленно. «У „них“ всегда чего-либо будет не хватать», – пришёл к выводу Джейран. Исходя из этого, стал следить, что же на данном этапе является дефицитом? Юг, например, вечно нуждается в строительном лесе. Надо заняться лесом. И он «занимался» лесом, красителями, шерстяными изделиями, ювелирными украшениями (и на них всегда большой спрос), трикотажем, мехами. И всегда валютой, золотыми слитками, камушками.
В душе каждого стяжателя дремлет Гобсек. Его тешит сознание, что в яме, в стене, в надежном месте хранится только ему принадлежащее богатство, оно таит власть и спокойствие завтрашнего дня. А каков этот завтрашний день? Не раз Курбский, под хмелем, донимал шефа:
– Вообще, ваше преосвященство (так он иногда, зловредничая, донимал бывшего церковного певчего Джейрана)… Вообще мы с вами вкупе со многими – кретины чистой воды… Вот я построю великолепный дом, ещё и дачу. Куплю шикарную машину. Допустим. Повешу в гардеробы двадцать модных костюмов, подарю возможной жене бриллианты, меха… А дальше? Что дальше? Пять котлет я за обедом всё равно не съем. Всю бутылку коньяку не выпью.
– Верно, профессор. А вот по ту сторону? Там…
– Что там? Там вас могут превратить в нищего в два счёта. Что вы там будете делать? Жрать устриц и ничего не делать? Или займетесь коммерцией? Вас там слопают, даже не успеете хрюкнуть. Эх вы, попик!
– Зачем же вы, профессор, наживаете капиталы?
– А чёрт его знает… Очевидно потому, что я люблю праздную жизнь и на моём пути стали вы. Ну, кто мы с вами? Междугородные бродяги. Ни дома, ни жены, ни потомства… Был у меня сын. Где он? Может быть, он стал известным шахматистом, начинающим учёным, офицером…
И сегодня Курбский с рюмкой в руке злил Джейрана. Однако вечером вышли вдвоем к морю. Подышать. И пожалели. Лучше бы дышали в глубине балкона. Гуляя по набережной, Джейран по обыкновению выглядел огорченным, его давным-давно раздражало все… Национальный театр, название теплохода «Комсомолец Абхазии», пожилые сухумцы на скамьях, оживленные лица гуляющих, их шутки, смех, даже хорошенькая продавщица горячих каштанов.
Дошли до красивого здания и невольно прочитали: «Абхазский областной комитет Коммунистической партии Грузии».
Резко повернули обратно. Не туда забрели.
– Совсем близко, – сказал Джейран.
– Что?
– Говорят, с горы виден турецкий берег. Даже на таком вот теплоходике можно доплыть.
– В Турцию?.. Я уже сказал. Ни за что. Куда угодно, только не к ним.