– И за новые машины премия?
– Тем более. Их скорее всего выводят из строя.
– Ответа не даю. Я поговорю с рабочими, мастерами. Надо, чтобы они одобрили вашу идею. Если они скажут – да, так это будет – да!
– Они уже сказали, – вмешался Алехин.
– Вы с ними говорили?
– Говорил.
– Теперь я поговорю.
– А всё-таки ваше мнение? – не отставал Алехин.
– Я думаю, что электромеханик-ремонтник оставит жену и ночью в бурю полезет на кран, проверить, всё ли в порядке, конечно, если он будет твердо знать, что Яков Соломонович выпишет ему за внимание к крану немного… Может быть, две-три десятки. О которых он, конечно, жене ни слова не скажет. Вы поняли? А однодневный простой уникального крана обходится всего в шестьсот рублей. Так из-за потери шестиста рублей Министерство финансов только тихонько ворчит, а за десятку подымет такой шум… Но мне шестьдесят три года, я уже привык, что имею дело с финчиновниками. Да, товарищ Алехин, я слышал… это правда, что ваш отец большевик с тысяча девятьсот десятого года и был лично знаком с Лениным?
– Да.
– И теперь он академик и возглавляет какой-то важный институт? Удивительно!
– Как он успел?
– Нет, как он уцелел? Бурштейн поклонился Алехину.
– Куда ты, Яков Соломонович?
– К Иванову. У него директор Дома культуры… Чуть-чуть жуликоватый, но дельный парень. Из него ещё можно сделать человека. Иду помогать Иванову.
Директор Дома культуры, сравнительно молодой человек с волнистой шевелюрой, норовил выглядеть ужасно культурным. Манерничал вовсю. И немного жульничал… С билетами, счетами на оформление праздников, спектаклей, фестивалей. В меру выпивал и активно ухаживал за солистками клубного балета. Жил отлично и громогласно объявлял себя жертвой «периферийного» искусства.
Худрук Дома культуры, он же постановщик и режиссер, бывший актер драматического театра в средней полосе, глядел мучеником. Ставил только те пьесы, что ставил на данном этапе МХАТ. Пьесу репетировал около года, за шесть лет поставил четыре пьесы. Пил значительно больше директора, хотя, нередко, и за его счёт.
Вчера Иванов осмотрел все шестьдесят четыре комнаты и помещения Дворца культуры.
Дворец Благинин построил добротный, с размахом и несколько купеческим шиком, весомыми люстрами, тяжёлой мебелью и тысячными коврами.
– Сколько квадратных метров занимает ваш кабинет? – спросил сумрачно Иванов задумчивого худрука.
– Не считал, Иван Иванович. Но я в нём репетирую.
– Раз в неделю. Ваш кабинет занимает пятьдесят два метра. И ваш кабинет, товарищ директор Дворца культуры, пятьдесят четыре. Вот план. Итак, весь второй этаж, включая малый зал, ежедневно, повторяю – ежедневно, предоставляется в распоряжение членов клуба. На галерее, занимающей сто двадцать пять метров, и в соседних комнатах – кафе. Ежевечернее. Для членов клуба. Кофе, чай, пирожные, бутерброды, печенье и бокал легкого вина. Ни пива, ни коньяка, ни водки. Пока приучим народ запросто сидеть в кафе.
В малом зале лекции, концерты своими силами. Веселые обозрения. Во всех комнатах кресла, столики, шахматы, шашки, газеты, журналы. В одной гостиной, например, курят, в соседней нет. В третьей радиола. Хотят, пусть танцуют. Меблировка, как в кафе «Юность» в Москве.
– А мебель, средства? – оживился директор Дворца.
– Яков Соломонович, хочет ли бухгалтерия? – Иванов знал, как надо спрашивать Бурштейна.
– Да, бухгалтерия хочет.
Вошёл приглашенный Арутянц. Извинился, что опоздал. Иванов сказал ему о новой мебели для Дворца культуры.
– Где я достану такую мебель в таком количестве?
– Представьте себе, что вам позвонили из обкома.
– При чём тут обком?
– Вам позвонили из обкома, и вы тут же «нашли» на наших складах двадцать шесть тонн бумаги для кондитерской фабрики. Найдёте и мебель.
– Кстати, отпустите детскому стадиону три кубометра досок. Учтите, у них нет денег и тем более транспорта.
– Сделаю, Иван Иванович. Буду считать, что звонили из обкома, – рассмеялся Арутянц.
– Тем более что это так, – ещё веселей рассмеялся Иванов.
Через два месяца на втором этаже показывали смешное обозрение, веселую сатиру на самих себя. Обозрение повторяли шесть раз. В клуб пришли самые заядлые домоседы – инженеры, рабочие и их жены. Молодёжное кафе работало вовсю. Вход строго по членским билетам. А внизу, в большом зале, в угоду Министерству финансов, демонстрировали старенькие и новые неволнующие фильмы.
Худрук подал в отставку. Его место заняла группа самодеятельных режиссеров. Верной Дворцу культуры осталась только педагог – хореограф.
ВСЁ ЗНАЕТЕ
В течение двух лет качество продукции бумкомбината и её себестоимость оставили далеко позади благининские показатели, причём, как известно, далеко не объективные.
Иванов неизменно посещал цеха, словно по расписанию. Претензий поступало всё меньше. Полной властью были облечены все помощники Иванова.
Иванов, Шпиль, Алехин и предзавкома Тимофеев переехали из обособленного городка ИТР в четырехквартирный дом-коттедж, недалеко от центральной площади. В их особняки поселили молодых специалистов.
Главный технолог Прокопьев по этому поводу сказал Иванову:
– Обитатели поселка ИТР считают ваш переезд в центр Поморска вызовом.
– А это не вызов – жить обособленно, подальше от семей рабочих, мастеров и других работников комбината? Забираетесь с вечера в свои домики и никуда ни шагу, даже в гости друг к другу не ходите.
– Мы просили построить в поселке ИТР небольшой клуб, Дом техники.
– Пожалуйста, стройте. Своими силами. Комбинат поможет. Я бывал в иных Домах техники, от праздника к празднику ни души. Никогда не увидишь семейного инженера. А молодой, он идёт туда, где весело. Я считаю – хватит обособляться.
– Некоторые считают, что вы добиваетесь, извините за слово, дешевого авторитета.
– Авторитет есть авторитет. Цену его определяют дела. Понижается ли авторитет Шпиля от того, что он руководит кружком кинолюбителей? Развел в подвале Дома культуры целую кинофабрику. И, к слову, ваша жена, Елизавета Андреевна, отличный музыкант, но вы ей, попросту говоря, не разрешили возглавить музыкальную школу.
– Она педагог. Работает в школе.
– И Антонина Васильевна, жена главного механика, педагог и тоже работает в школе, однако руководит университетом культуры.
– У Елизаветы Андреевны малолетний сын.
– А у Антонины Васильевны двое детей. И нет бабушки. Извините, Георгий Михайлович, но у меня впечатление, что вы чем-то недовольны? Всегда иронизируете… загадочно улыбаетесь…
– Да, я недоволен поморской действительностью. Не одним телевизором жив человек.
– Почему не уезжаете?
– Что это, намек на уход по «собственному желанию»?
– Ничуть. И вы это отлично знаете. Займётесь клубом юных техников?
Прокопьев помолчал, походил по кабинету.
– Что ж, сопротивляться вам бесполезно.
– Вы же воспитанник Кировского завода, потомственный представитель рабочего класса.
– Всё знаете, – неожиданно даже для самого себя улыбнулся Прокопьев. – Хорошо, принимаю клуб юных техников. А помещение?
– Поговорите с Алехиным, он стал специалистом по подыскиванию помещений.
– Леонид Федорович?!
– Ну да. Он же председатель правления Дворца культуры.
– Секретарь парткома комбината?
– А что здесь удивительного?
– Теперь вы окончательно убедили меня.
– По секрету, только никому не говорите. Чтобы без шума, трескотни и радиосообщений. Сделаем наш комбинат предприятием коммунистического труда?
– Сделаем, Иван Иванович.
По плавучему дебаркадеру, на который ступила Катя и её друзья, вышагивал высокий, в брезентовой куртке, грозный заведующий дебаркадером.