— Значит, ты нас не убьешь? — спросила мать. — Но я уже всем рассказала, что ты получишь дипломы сразу по двум специальностям.
Папа выдал свое коронное:
— Сын, ты меня разочаровываешь, — а затем прочел лекцию о практическом применении диплома: — Значит, будешь изучать литературу? А чем станешь на хлеб зарабатывать — литературщиной?
Все каникулы мы с отцом препирались, а потом, когда я уже собирался возвращаться в университет, отец зашел ко мне в комнату.
— Обещай ничего не отвергать сплеча, — сказал он. И, перед тем как выскользнуть за дверь, незаметно сунул в мой рюкзак кинжал с выгравированным напутствием.
За время учебы в Принстоне у меня было немало прекрасных учителей, но чаще всего я вспоминаю о докторе гадательных наук — форменной ведьме: седые патлы, бородавки величиной с молодую картошку и все такое. Она обучила нас предсказывать погоду на две недели вперед, но расспрашивать ее о более существенных вещах, увы, было бессмысленно.
Студенты с алхимического интересовались, сколько будут зарабатывать после выпуска. “Ну хотя бы приблизительно!” — упрашивали они, но госпожа профессор лишь качала головой и прикрывала свой хрустальный шар кружевной салфеткой, подарком одного из предыдущих выпусков. Когда заходил разговор о нашем будущем, она не сдавалась ни на какие уговоры — а мы, честно говоря, ее беззастенчиво донимали. Я, как и все, страшно досадовал, но теперь понимаю: она оказала нам громадную услугу. Взгляните на себя в день окончания университета и взгляните теперь. Я вот недавно глянул: “Ой-ей-ей! Кто это меня так?” И сам себе ответил: “Жизнь, кто же еще”. Старуха не хотела предсказывать — а мы, будучи уверены, что у нас все схвачено, и не подозревали, что жизнь непредсказуема. Мало ли какие двери перед тобой откроются. Как знать, во что вляпаешься, на что западешь. Например, блестящий инженер все забросит и станет варить у себя в сарае сидр — и не по необходимости, а из любви к процессу. А лучший спортсмен научит все народы жить в мире и согласии, а распоследний на всем курсе кретин станет президентом США — правда, такая судьба более характерна для выпускников Гарварда или Йейля, куда берут любую шваль.
Некоторые прямо из Принстона вознеслись ракетой в высшие политические и финансовые сферы, но мне была суждена иная судьба — кружной, ухабистый путь. Закончив учебу, я вернулся домой: диплом престижного университета, четырехлетний запас грязного белья и вся жизнь впереди.
— И какие у тебя теперь планы? — спросили родители.
А я сказал:
— Ну… наверно, надо бы трусы постирать.
Это отняло полгода. Затем я перешел к рубашкам.
— А теперь? — спросили родители.
И когда я сказал: “Не знаю”, их терпение иссякло.
— Это еще что за ответ? У тебя что — два класса три коридора? — возмутилась мать. — Учился в лучшем университете — и вдруг чего-то не знаешь? Как это может быть?
А я сказал:
— Не знаю.
Шло время. Отец перестал носить доспехи с гербом Принстона. Мать перестала рассуждать о моих “перспективах”, и они с отцом завели щенка, рыжего с белыми пятнами. Интеллект у него был не выше среднего, но родители этого даже не замечали. “Ты ведь самый умный песик на свете, правда?” — восклицали они, и щенок пожимал им руки, совсем как я когда-то.
Первый сбор выпускников меня немного приободрил. Отрадно было узнать, что я не единственный в мире безработный с университетским дипломом. Впрочем, радовался я недолго: вернувшись домой, обнаружил, что родители отдали мою комнату щенку. На месте флага Принстона, который они купили мне на первый день рождения, висел транспарант с надписью “Вестминстер любой ценой” (Подразумевается престижная выставка собак клуба “Вестминстер”, которая проводится в Нью-Йорке с 1877 г. Здесь и далее — прим. перев.).
Я смекнул, откуда ветер дует, и выпорхнул из родительского гнезда — переехал в мегаполис, где бывший однокурсник, дипломированный философ, взял меня в свою бригаду старьевщиков. Когда же эта отрасль стараниями другого нашего однокурсника была выведена за границу, я остался на насиженном месте и в итоге пристроился свежевать тушки к крысолову — тощему серьезному дядьке с феноменально длинной бородой.
Вечерами я читал и перечитывал несколько книг, прихваченных из родного дома, и в конце концов, скорее всего со скуки, сам стал пописывать. Начал с мелочей: зарисовки характеров, заметки о происшествиях за день, пародии на статьи в газете для выпускников. Со временем, расхрабрившись, принялся сочинять истории о своей семье. Одну я прочел вслух крысолову; он никогда в жизни не улыбался, но над диалогом мамы и щенка смеялся до хрипоты. “У нас с тобой все один к одному, — сказал он. — Я окончил Браун, а через две недели мать начала выращивать соколов в моем углу нашей однокомнатной квартиры!” А повесть о том, как папа испражнялся в соседский колодец, так понравилась моему работодателю, что он снял с нее ксерокопию и послал собственному отцу.
Воодушевленный успехом, я через некоторое время собрал рассказы в книгу, и ее опубликовали. Первое издание я подарил родителям. Они раскрыли книгу на рассказе о соседском колодце и тут же бросились задергивать шторы. На пятидесятой странице они заколотили дверь изнутри досками и стали совещаться, как лучше изменить внешность. Другим нравился мой стиль, и только эти двое ничегошеньки не поняли.
— В чем проблема? — спросил я.
Отец поправил свой самодельный тюрбан, нарисовал у мамы под носом усы:
— В чем проблема? Я тебе скажу, в чем проблема: ты нас в гроб сводишь.
— Я думал, вы этого и хотели…
— Но не в такой же форме! — зарыдала мать.
Только в этот момент до меня дошло, что круг замкнулся. Специальность, выбранная для отвода глаз, нежданно-негаданно стала моим призванием. Но разве я оценил бы ироничность ситуации, если бы мои замечательные родители в свое время не отправили меня учиться в Принстон?