– Добро пожаловать домой, – произносит она и взбивает подушку, придавая ей нужную форму.
Потом с плохо скрываемым волнением добавляет:
– Это была твоя комната, тогда… До того, как ты уехала.
Сидящая на ее плече обезьянка-капуцин не упускает ни слова из нашего разговора. Он вспрыгивает на стол, задев длинным хвостом баночку из-под варенья, наполненную цветными карандашами. Под ней книжка с картинками словно из прошлого века.
– Свинг обожает новые лица, – веселится Роза.
Это зверек весом от силы пару килограммов в черно-белой шубке, напоминающей монашеское одеяние с капюшоном. Глазки – две черные бусинки, розовая мордочка. И черный галстук-бабочка, придающий ему вид прилежного ученика. Наклонив голову набок, Свинг разглядывает меня. Мне немного не по себе.
Вчера я поговорила с Наной. Поделилась с ней своими сомнениями и страхами. Я-то остаюсь, но ее все равно ждет билет на поезд до Парижа. Меня потряхивало, мой голос дрожал, а жизнь, казалось, висела на волоске. Новости были хуже некуда. Мэтр Муано породил во мне сомнения. Нана выслушала меня, не шелохнувшись, ее глаза словно два безмятежных озера. Потом она взяла билет и аккуратно опустила его в мусорную корзину. «Нана, прошу, не переживай за меня…» Она накрыла мою ладонь своей.
Наутро мы уже у Розы.
– Я пойду, а ты отдохни, – говорит старая дама и водружает капуцина обратно себе на плечо.
У двери она оборачивается.
– Лиз… – Пауза.
– Я рада, что ты снова здесь, – выдыхает она, опустив глаза.
Ее стыдливая сдержанность трогает меня не меньше, чем сами слова. Я начинаю привязываться к ней, хотя совершенно такого не предполагала.
– Спасибо, – говорю я, не в состоянии придумать, что еще сказать.
Роза замялась, будто ее что-то беспокоит. Потом она подмигивает мне и выходит из комнаты.
Когда я заново все обдумываю, то задаюсь вопросом, не из-за нее ли я в конечном счете осталась. Каждый проведенный рядом с ней день укреплял установившуюся между нами невидимую связь. Отголоски прежних чувств, нечто глубокое и нерушимое. И это удивительно. В моих воспоминаниях нет и тени ее присутствия, и в то же время… Сохраняют ли дети глубоко внутри образы тех, кого они любили, а потом забыли?
Я кладу сумку на кровать. На стене рядом с письменным столом висит календарь. Над ним фотография окруженного овцами пастуха в черном берете, с резкими чертами лица. Я разглядываю изображение и, сама не знаю почему, чувствую умиротворение. Пролистываю календарь один лист за другим. И обвожу дату торжественного ужина в честь открытия ресторана.
Двенадцать недель. Чтобы вновь встать на ноги. И переписать историю. Я полна решимости.
11
Семь утра. Я паркуюсь перед рестораном. Денди выдал мне дубликат ключей. Вокруг все тихо. Я закатываю рукава и, зажав в зубах карандаш, распахиваю ставни. В воздухе взвивается пыль, сбегают потревоженные от мирного сна пауки. Я внимательно оглядываю гостиную, в которую, кажется, последние пару веков никто не заглядывал. Чугунная печь, два соломенных стула. В корзине нарубленные дрова. Чуть подальше старая швейная машинка и даже прялка. Комната большая, с высоким потолком и отличным освещением. Зимняя столовая.
Я чиркаю в своем блокноте: «Уборщица. “Эммаус”[3]. Мебель». Мозг работает на всю катушку. Мне потребуется помощь. И как можно скорее.
Кухню я пока не буду осматривать. Она не в приоритете. Прежде всего мне нужно разбудить ничтожество, спящее на втором этаже, и довести до его сведения, что отныне правила будут моими.
Я взбираюсь по старой деревянной лестнице, спотыкаясь о всякий хлам на ступеньках. «Поменять лампочку», – мысленно отмечаю я. Каждый мой шаг производит дьявольский грохот. Однако когда я стучу в дверь, по моим сведениям, единственного обитаемого помещения, ответа нет.
– Пейо?
Тишина. Интересно, что он скажет, когда я ворвусь в его комнату, уперев руки в боки и скрежеща зубами? Я заранее предвкушаю эффект.
Резким движением я распахиваю шторы. Ворчание. Он лежит совершенно одетый на простой и явно слишком узкой для его туши кровати.
– Это что еще за… – бормочет он, пытаясь сообразить, что за напасть на него свалилась.
Я морщу нос. Оглядываю комнату. Обстановка спартанская. Кровать, комод. Скомканный фартук на стуле. Бесформенные джинсы. Поношенные сандалии. Разбросанные повсюду книги и листки бумаги. Кажется, на самых верхних нацарапаны цитаты. Я наугад беру один из листков. «Жизнь вымощена упущенными возможностями»[4]. Откликом на это крайне вдохновляющее наблюдение служит грозящая вот-вот свалиться с заскорузлого томика бутылка. Пустая. В углу валяется расколотая рамка, внутри которой пожелтевший листок с…
3
«Эммаус» (