Я смотрел на грузовик. Я не видел табличку номеров, но во всем остальном он был точно таким же, как и грузовик, который завернул к Кэрол Данди и забрал тело Эль Лобо.
— Сожалею, — сказал я. — сейчас не могу. У этой юной леди там внизу на дороге кончился бензин. Как только мы сможем завести ее машину, мы вернемся и поможем вам.
Он засмеялся. Я чувствовал, как его брюхо трется о дверцу машины. Бонни схватилась за ручку двери.
— Все в порядке, — сказал я. — Просто сиди смирно.
Толстяк снова засмеялся.
— Сеньор — вы не понимает, — сказал он.
— Я понимаю, — сказал я.
Я включил первую скорость, но Бонни вышла из машины.
— Слушай, Бонни… — начал я.
Что-то мелькнуло в окне. Я взглянул и увидел, что толстяк показывает мне через опушенное стекло длинное узкое лезвие ножа.
— Сеньор, вы сейчас выйдете, — мягко сказал он.
— Послушай, Панчо…
Лезвие сверкнуло навстречу моему лицу, и я пригнулся. Панчо просунул руку и ухватил меня за рубашку.
— Сеньор, — сказал он, — не заставляйте меня зарезать вас в машине — в ней будет так грязно…
Теперь он говорил очень серьезно, а я был зажат между рулевым колесом и спинкой сиденья. Бонни стояла посреди дороги перед машиной. Я не мог решить, подставила она меня или просто, испугавшись, бежала. Нож был слишком близко к моему лицу, чтобы пытаться выскользнуть, пока мексиканец держит меня за рубашку. Это была крепкая нейлоновая рубашка, и вряд ли мне удалось бы вырваться.
— Ладно, здесь командуешь ты, — сказал я, сдаваясь.
Его хватка на моей рубашке ослабла, и он взялся за ручку дверцы снаружи как раз в тот момент, когда я схватил ее изнутри. Я открыл дверцу быстрее, чем он рассчитывал, и резко навалился на нее так, что он потерял равновесие. Он попытался схватить меня снова, но я ударил его дверцей и выскочил из машины прямо на него. Когда я оказалсяна дороге, он отступил назад, сжимая в правой руке нож, готовый для удара.
Я не видел Бонни и не слышал ее, но начал приходить к неприятному выводу, что она меня подставила, когда Панчо замахнулся. К счастью, обувь у него была скользкая. Он сделал ложный выпад левым плечом вперед, но опорная нога у него была не та. Поэтому, когда я, сделав резкий полукруг, оказался сзади него, он не смог развернуться сразу. Я ударил его по ребрам, но он был такой жирный, словно обернутый подушками, что просто застонал и, качнувшись назад в повороте, махнул ножом. Я уклонился от ножа, но поскользнулся на мелком гравии и рухнул на руки и на одно колено.
Я увидел взмах ножа, и в тот же момент услышал, как Бонни закричала что-то на испанском. Нож на мгновение застыл, и я вскочил, целясь сцепленными руками ему в живот. Это уберегло меня от ножа, но я недооценил бойцовских навыков Панчо. Он ударил меня ногой в тот момент, когда я бросился на него, и носок его ботинка вошел в замечательный, плотный контакт с моей челюстью. В глазах у меня померкло, и я почувствовал, как голова моя раздулась до размеров арбуза, а затем медленно стала сжиматься. Она еще не успела сжаться, когда он ударил меня снова, пониже левого уха, и я схватил его за ногу. Но было уже слишком поздно. Я терял сознание. Я боролся еще секунду, но глубокая тьма сомкнулась, как крылья гигантской летучей мыши, и я ничего не почувствовал, падая на дорогу.
Глава 7
Когда я пришел в себя, солнце садилось. Они перевалили меня на край дороги, к скалистой стене и придорожному хламу. Панчо и Бонни не было. Моя машина стояла там, где был грузовик, только была развернута задом к шоссе. В голове у меня словно работали кузнечные меха, раздуваясь и плотно сжимаясь, а свой рот я ощущал как кусок сырого гамбургера. Один глаз затек и не открывался, а нос, по всей видимости, был свернут набок, хоть и не сломан. Я испытывал сильнейшую потребность сунуть все это в воду.
Я медленно перевернулся. Тщательно, одно за другим, я подтянул колени и оперся на руки. Моя голова висела так низко, что волосами я подметал гравий. Подняв голову выше, я пополз через шоссе со скоростью околевающего мерина. Это, наверное, заняло у меня минут пять. Наконец я добрался до противоположной обочины и высунулся достаточно, чтобы взглянуть вниз на прибой. Он был в сотне футов внизу за отвесными скалами, стоящими частоколом. Пришлось отказаться от мысли спускаться к воде.
Но мое путешествие оказалось не напрасным. В уже неярком дневном свете, далеко внизу, среди омытых прибоем камней, я увидел «ягуар» — в том месте, где они его спустили под откос. Вместе с ним они спустили и запятнанное кровью заднее сиденье, и, вполне вероятно, хотя я не собирался лезть вниз, чтобы это проверить, — тело тореро Эль Лобо. Наконец-то он нашел успокоение. Я никогда не знал Эль Лобо, но то, как обошлись с его телом, было позором для небесно-голубого «ягуара» и моей Золотой Девушки. С этого момента золотую девушку придется спасать кому-нибудь другому. Трудно будет сказать об этом Кэрол, но ясно, что это работа для кого-то более достойного, чем я. Может быть, на уровне совместного проекта департаментов здравоохранения и социальной защиты Мексики и Соединенных Штатов.
Я прополз полпути до машины, потом поднялся на ноги. Равновесие я стал терять прежде, чем достиг ее, поэтому последние несколько шагов пролетел рывком. Открыл дверцу, сел на край сиденья, высунув голову наружу, и сидел так, пока не прошел приступ тошноты. К тому времени, когда я расположился за рулем и завел мотор, уже стемнело.
Я начал выводить машину обратно на шоссе, пользуясь одним здоровым глазом. В голове все еще шумело так, что я не услышал бы реактивного самолета, взлетающего прямо над головой. По крайней мере, это послужило мне оправданием, что я не услышал шум грузовика. Я проехал десять-двенадцать футов, когда с южной стороны на дороге неожиданно вспыхнули фары. Я услышал дикий скрежет тормозов и скользящих шин; мне удалось сбросить скорость и свернуть с шоссе, но было слишком поздно. Последовал удар, треск и лязг заднего бампера, повисшего в воздухе. Как оказалось, одно из задних крыльев тоже было сильно повреждено.
Я осторожно выполз из машины, цепляясь за дверцы, и двинулся к ее задней части, где стал ждать, пока выйдет кто-нибудь из грузовика. Это был большой грузовик, доверхугруженный чем-то, похожим на овощи. Шофер не спешил. Я слышал, как он бормотал что-то по-испански, и это что-то звучало как очень грязные ругательства.
Наконец он выбрался из кабины в ленивой, разболтанной манере, и вдруг мне стало казаться, что я смотрю один и тот же фильм второй раз за ночь и без всякого перерыва. Это был тощий темноволосый юнец со шрамом, которого я видел в то утро вместе с Панчо на въезде к Кэрол. Я бросил взгляд на грузовик. На правом борту в отраженном светепередних фар я разобрал слова:
«РАНЧО ДЕ ЛОС КОМПАДРЕС, ТЕКАТА, НИЖНЯЯ КАЛИФОРНИЯ».
Юнец вразвалку вышел на середину дороги, сунул руки в карманы и сплюнул.
— Сеньор… — сказал он.
Грузовик почти не пострадал. Я был не в состоянии драться с этим парнем. Я только хотел в гостиницу и в постель.
— Очень сожалею, — сказал я и полез в карман. — Сколько?
Он пожал плечами, передернувшись.
— Но хабло инглес.
— Кванто динеро? — повторил я.
Я вынул те несколько мелких купюр, которые были при мне. Даже если он не читал и не говорил по-английски, он, несомненно, был обучен узнавать портреты американских президентов на зеленых бумажках. Я помахал парой пятерок и несколькими однодолларовыми. Для таких, как он, это был ощутимый улов, но он посмотрел на них, как на пригоршню сушеных бобов.
Где-то позади грузовика стукнула дверь автомобиля. Мы занимали довольно много места на проезжей части, и я надеялся, что тот, кто намеревался проехать, окажется дружелюбным американским туристом на пути домой. На долгом пути домой.
Темноволосый юнец отступал в сторону по мере приближения шагов позади грузовика. Звук шагов был слабый, сухой. Они принадлежали высокому худощавому человеку лет, может быть, восьмидесяти. Он был одет в строгом испанском стиле высшего класса: узкие черные брюки, белая рубашка с черным галстуком-шнурком, черный пояс и черная плоская широкополая шляпа. Он был похож на фигурку из проволоки и нес себя так прямо, что я бы мог его использовать в качестве измерительной линейки. Он был как пришелец из другого мира — старого мира гасиенд, вакерос и пеонов. Но лицо его говорило о том, что он может стать крепким, настоящим другом или самым безжалостным врагом, в зависимости от обстоятельств.