Отец Андрий жил не в селе возле церкви, а на хуторе, где стояла небольшая часовня. Ему что́ — если надо, через десять минут будет: слава богу, лошади молодые и резвые, а бричка такая, что сам председатель райисполкома, увидев, расстроился. Хотел было конфисковать, да вспомнил, что церковь не зависит от государства, и только с обидой почесал в затылке. Бричка эта еще больше поднимала авторитет отца Андрия — председатель сельсовета ходил пешком. У этого, правда, большая брезентовая кобура с наганом и, говорят, граната в кармане, но это так, для мальчишек. В войну всего насмотрелись…
Отец Андрий щелкал на счетах полуавтоматически — мыслями был далеко от цифр, считал от нечего делать, лишь бы время убить, — ориентировочную сумму дохода знал заранее. Думал: непременно надо поехать в город. Даже до его глухого угла дошли слухи, что после смерти митрополита среди верхушки униатской церкви начался разлад — нашлись даже крикуны, требовавшие не признавать Ватикан и святейшего пастыря божия — папу римского, призывавшие прихожан слушаться властей и — ох, грехи наши тяжкие (его милость начинал сердиться от одного лишь воспоминания об этом)! — открыто, с кафедры, осуждать тех, кто выступает против Советской власти.
Пока митрополит был жив, такого не было. Покойный был крутого нрава, не терпел возражений и быстро убирал непокорного со своего пути. Отец Андрий вполне одобрял действия преосвященного. Теперь, когда церковь отделили от государства, нужна твердость. С волками жить — по–волчьи выть. Вспомнив стычки с местным начальством, отец Андрий рассердился, толстая шея налилась кровью, а большие ноздри приплюснутого, будто продавленного, носа задрожали — были похожи на большие черные дырки между красными лоснящимися щеками. Даже вспотел. Расстегнул сорочку на груди (дома отец Андрий не церемонился) и, бросив счеты, громко крикнул:
— Ганя, где ты, Ганя?
Босая, в простом полинявшем ситцевом платье девушка выглянула из покоев. Она была хороша: большие серые глаза на несколько продолговатом лице с нежной линией подбородка, тонкие брови и белые, хотя и не знали зубной щетки, ровные зубы. Большой потрескавшейся рукой поправила волосы, выбившиеся из–под платочка, и спросила:
— Звали? Что пану отцу надо?
Отец Андрий недовольно посмотрел на девушку. Придется брать другую служанку — эта уже выросла и похорошела, еще слушок пойдет, этого ему не хватало… Если б уж спал с ней, а то так, без причины… Его милость когда–то был не без греха. Но теперь действительно чурался женщин — и годы уже не те, и чрево расползлось — обычные магазинные ремни не сходятся.
Ганну жаль будет — девушка работящая и вкусы его знает.
— Принеси мне…
— Квасу? — догадалась служанка и, не ожидая подтверждения, убежала.
Да, другой такой Ганны не найти. «Черт с ними, пускай мелют языками, — подумал отец Андрий, — всем рты не заткнешь». Гнев как–то сам собою исчез; от холодного кваса, бившего в нос, полегчало, и его милость снова взялся за счеты.
«И все же придется поехать в город, — подумал уже мягче. — Не только потому, что надоело без порядочного общества, до смерти хочется поболтать с коллегами, хорошо поужинать, посидеть вечерок–другой за ломберным столом, да и Ромко нажимает. Говорит, надо привезти от каноника церкви святого Франциска посылку. Эва, кто–кто, а отец Андрий знает, чего не хватает милому братцу. Конечно, лучше бы не связываться с этой посылкой, но придется ради богоугодного дела, только — ох, грехи наши тяжкие! — ради него».
Его милость перекрестился и допил квас. Завтра, с божьей помощью, можно и трогаться. Или нет — завтра у Стасюков крестины, значит, послезавтра. И очевидно, придется брать у каноника сразу два ящика, чтобы лишний раз не ездить. Как–никак, а патроны и гранаты, и стоит кому–нибудь узнать… У отца Андрия даже мурашки забегали по спине от одной мысли, что может случиться. Эти проклятые энкавэдэшники не сидят сложа руки, ох, не сидят!.. И чего только им надо? Хотя отец каноник хорошо знает свое дело — ящики будто бы с гвоздями, даже фабричные этикетки приклеены, — да пока довезешь, семь потов сойдет! Но надо, и, в конце концов, лучшие представители церкви всегда были мучениками за святое дело. Им, правда, от этого не легче, однако ведь и слава на дороге не валяется…