Все это уже казалось таким близким и реальным, что Ромко ласково поглаживал ложе своего автомата, тихо и счастливо смеялся и все расспрашивал о жизни там — в больших городах, освещенных электричеством, с магазинами и барами, настоящим ромом и веселыми, покладистыми девицами.
Чтобы заинтересовать пана Грозу, да и себя преподнести в более выгодном свете, Модест Сливинский рисовал ему такие картины, что Хмелевец только удивлялся богатой фантазии напарника, но, заметив, как подмигивает ему пан Модест, принялся поддакивать.
Ромко все принимал за чистую монету. В других условиях давно бы почувствовал, что Сливинский несет околесицу, но сейчас поверил бы и большей лжи: хотелось верить, должен верить, чтобы не обезуметь от мокрого и вонючего тайника, вечного страха и самогонной вакханалии.
— Так говорите, — переспрашивал он, — что наша партия пользуется большой поддержкой американских властей и сам многоуважаемый пан Бандера?..
— В последний раз мы встретились с шефом, — перебил его Сливинский, — за несколько дней до отъезда на приеме у командующего оккупационной армией. Увидев Степана, он провозгласил тост за его здоровье и за успех украинского освободительного движения. Фактически за ваши успехи, пан Гроза, за вас — борцов за национальное дело. Отважных борцов, не так ли, пан Семен?
Хмелевец молча кивнул, не переставая удивляться прыткости Сливинского — ведь дал же бог этому человеку такой язык! А Роман Шиш, отодвинувшись от солнца в тень высокого куста, вдруг возразил:
— Они не знают, как нам тут тяжко. От движения осталось только тьфу. — Он со злостью плюнул. — Надо было думать и помогать раньше. Войска надо вводить, войска. — Он разошелся и выкрикнул фальцетом: — Потому что с большевиками и здешним народом можно разговаривать только пулями и гранатами! Движение идет на спад, — с грустью добавил Гроза. — Еще несколько месяцев, и красные перебьют нас, как куропаток.
— Скоро соберется конференция, — соврал пан Модест и сам порадовался своей находчивости, — которая решит судьбу Украины. Но зарубежные представители, которые приедут сюда, должны воочию видеть, что народ не поддерживает большевиков.
Гроза не ответил. Кто–кто, а он хорошо знал, что скажет народ этим представителям. Слава богу, к тому времени он будет уже далеко и вряд ли когда–нибудь вернется сюда. Вдруг спросил:
— А скажите, господа, там, у немцев, судят тех, кто напакостил во время войны?
— Сразу видно, что пан не читает газет, — ответил Сливинский и хотел было уже просветить этого жалкого невежду, каким–то образом выбившегося в куренные атаманы, но послышался тихий свист, и пан Гроза, схватив автомат, побежал, прячась за кустами, к дороге.
Издали донеслось чиханье автомобильного мотора. Хмелевец встал над кустом и поманил Сливинского, но пан Модест счел более безопасным не менять позицию — лежал за небольшим бугорком, — это хотя бы гарантировало от слепой пули. Плотнее прижался к земле и прислушался.
Фырканье приближалось. Машина шла из райцентра, и это было хорошо: значит, идет в область или еще куда–нибудь, сразу не спохватятся и не начнут искать пассажиров. А может, грузовая? На грузовике, как правило, пассажиры, и вряд ли Гроза рискнет напасть на него. Да и незачем: лишний шум и машину труднее использовать в городе.
Раздумья Сливинского прервал выстрел. Одиночный выстрел, и прозвучал он как–то неубедительно, будто ребенок позабавился хлопушкой, — и снова тишина. Не слышно рокота мотора, только где–то далеко–далеко кукушка…
Захлопали дверцы машины, и сразу застрочили автоматы. Пан Модест вдавил голову в ямку между корнями и зримо представил себе картину боя. Как и приказывал Гроза, первым выстрелом убит шофер. Стрелял из карабина их снайпер. «Что мне шофер, — хвалился он. — Я из карабина и в зайца попаду!..» Машина остановилась, и те, кто был в ней, выскочили, пытаясь убежать. По ним били из автоматов. Били так, чтобы не повредить автомобиль: пробитый автоматной очередью, он и гроша ломаного не стоит. До первого контрольного пункта…
Строчили автоматы, в ответ хлопали пистолетные выстрелы. Вдруг все стихло, умолкла кукушка, и напуганные птицы не щебетали. Сливинский поднял голову и встретился с насмешливым взглядом Хмелевца. Вот когда тот получил реванш: это тебе не языком трепать, а мужское дело — настоящий бой!
Пан Модест не растерялся. Встал, стряхнул с колен пыль и сказал, словно ничего и не случилось: