— Ну и черт с тобой, — обиделся Сливинский. — Еще и фокусы устраивает…
Ядзя начала тяготить его, а сегодняшний каприз вызвал серьезное беспокойство. Присел к Чмырю на крыльцо, шепотом пожаловался. Мирон смотрел исподлобья, постукивал топором…
— Придется… — Махнул он топором сильнее.
— Ты что! — ужаснулся Сливинский.
— Не вижу другого выхода.
— Но ведь она — женщина, и доверилась мне…
— Не все равно — женщина или мужчина? Мало ты их во время войны…
— Она прятала меня и…
— Что–то ты стал слишком жалостливым. А про меня подумал? Сам уйдешь, а мне дрожать? Может, твою Ядзю схватят, а она сразу: будьте любезны, я не виновата. Все это — Сливинский, да еще один… как его фамилия? Пожалуйста: Чмырь, а живет в Трускавце, на улице…
— Я об этом не подумал, — признался пан Модест.
— Конечно, своя рубашка…
— Брось! — рассердился Сливинский. — Только чтобы без визга…
— Тогда, — подвинулся Чмырь поближе, — у меня есть порошочек. Дашь за ужином, я поставлю бутылку вина, а ты уж…
— Ладно. Но ведь?..
— Все будет в порядке, — понял его Чмырь.
И пану Модесту стало ясно, что Мирон давно уже все обдумал и ждал только случая, чтобы припереть его, Сливинского, к стенке. Подумал об этом очень серьезно и даже с горечью — действительно поверил, что его приперли к стенке и что у него нет иного выхода; стало жаль и Ядзю и себя, а вечером, не возражая, взял у Чмыря аккуратно завернутые в бумажку кристаллы и всыпал в Ядзин бокал.
Ядзя вышла к ужину с красными глазами, но пан Модест был так любезен и услужлив, рассказывал такие смешные анекдоты (и даже под столом погладил ее колено), что женщина развеселилась и простила ему пощечину. В конце вечера почувствовала легкое недомогание, извинилась и ушла. Сразу же встал из–за стола и Чмырь. Ни слова не говоря, взял лопату, еще перед вечером поставленную у веранды, и ушел в дальний угол усадьбы.
«Спешит, — с неудовольствием поморщился Сливинский, — нет у человека выдержки…»
Жена Чмыря убрала посуду, вымыла ее в кухне, тяжело протопала в комнату, где легла Ядзя. Выглянула на веранду.
— Уже! — сказала так, словно та задремала. — Готова…
Сливинскому стало холодно. Не от того, что узнал о Ядзиной смерти, а от этой лаконичности и равнодушия.
«Черствые люди», — подумал он и допил свое вино.
Пришел Чмырь, принес простыню. Они завернули в нее покойницу, отнесли к яме и быстро закопали. Заботливо утрамбовали землю, присыпали мусором и сухими листьями. Сливинский мысленно произнес пылкую речь, и, наверное, это послужило причиной того, что спал он не очень хорошо — мучили изжога и сны.
Сначала поговорили с директором ресторана. Его рекомендовал Фостяк как честного человека, которому можно довериться, а рекомендация Михайло Андриевича означала для Петра больше, чем десяток официальных характеристик.
Узнав, в чем дело, директор, солидный толстощекий мужчина в очках, из–за которых смотрели пронизывающие глаза, порекомендовал:
— Побеседуйте с Любой Григорань и Тамарой Сальниковой. С ними Ядзя дружит. Хотя, — он пожал плечами, — это дело такое… Могла проговориться и кому–нибудь другому…
Через несколько минут в ресторане «Карпаты» появились два агента госстраха. Один чуть постарше, в светлом пиджаке, с большим портфелем; другой — молодой блондин, наверное, только демобилизовался, ходил еще с офицерским планшетом, в котором хранил страховые полисы.
Кирилюк, держа под мышкой портфель, прошел в буфет, где сидели официантки — клиентов мало, они болтали, изредка выглядывая в зал, — а Ступак завернул на кухню. Петр сел на свободный стул, поинтересовался, кто из официанток Тамара Сальникова. Отозвалась густо размалеванная и не очень красивая блондинка.
— Я — агент госстраха. Недавно я застраховал жизнь вашей подруги Ядвиги Радловской, — начал Петр без предисловий, — и она посоветовала обратиться к вам. Мол, вы женщина рассудительная и…
— Конечно, оцепишь жизнь, когда поймаешь такого мужчину! — зло начала официантка. — У кого мужья на фронте полегли, а кто и сегодня меняет их… Такие, как Ядзя, и во время войны нашим мужьям головы крутили и теперь отбивают… Тут двое детей, тянешь как можешь, а она хиханьки да хаханьки, еще и по курортам разъезжает.
— Но ведь, — насторожился Кирилюк, — мне сказали, что у нее заболела мать и она взяла отпуск, чтобы присматривать за ней.
— Плюньте в глаза тому, кто это сказал! Сама же мне призналась, что собирается в Сочи. Понимаете, — официантка возмущенно потрясала кулаками перед лицом Петра, — одни моря ни разу в жизни не видели, а другим подавай все — и Кавказ, и пальмы, и богатых хахалей!