Когда немного пригрело, Кирилюка сменил лейтенант Губченко. Левицкий ждал Петра, сидя под буком, и капитан, посмотрев на него, понял, что Иван Алексеевич тоже не спал: глаза у полковника помутнели и сетка морщин под ними проступила резче.
— Спят, гады… — сказал он, выслушав Кирилюка.
Петру показалось, что сказал равнодушно, как говорит человек, потерявший интерес к какой–нибудь вещи или событию, которые еще вчера волновали его. — Ну пусть спят, а мы с тобой позавтракаем.
Кирилюку расхотелось есть, но в кустах, на плащ–палатке, все уже было приготовлено. Выпил кружку холодной родниковой воды, лениво пожевал бутерброд, съел еще один — пошло́. Ел все подряд: сало и консервы, лук и твердую, рассчитанную на длительное хранение копченую колбасу. Левицкий только пододвигал к нему то одно, то другое, с удовольствием наблюдая, как Петр хрустит огурцом, откусывая сразу половину.
— Теперь спать, — сказал Левицкий после завтрака, — два часа сна.
Кирилюк хотел было отказаться, но полковник похлопал его по плечу.
— Я могу и приказать, — мягко сказал он.
Кирилюк не стал возражать, лишь с упреком пробурчал:
— Вы ведь тоже не смыкали глаз…
— И я буду спать, — пообещал Иван Алексеевич, — вот только поговорю с заставой.
Петр еще слышал, как Левицкий тихо вызывал по рации Илюшина, хотел прислушаться к их разговору, но не удержался, на мгновение закрыл глаза и тотчас же заснул.
Спал не два, а четыре часа, даже не пошевельнувшись. Левицкий не хотел его будить, да и нужды в этом не было: через каждые полчаса ему докладывали о поведении бандеровцев — они проснулись, позавтракали и теперь играли в карты. На границе тоже порядок. Илюшин выставил усиленные дозоры, но они пока ничего подозрительного не заметили.
Петр проснулся от первого же прикосновения. Провел рукой но лицу, стирая с него остатки сна, озабоченно посмотрел на полковника:
— Что случилось?
— На Шипке все спокойно, — ответил Левицкий. — Выспался?
— А вы так и не ложились?
— Ты же не спал две ночи, а я одну.
— По–моему, — рассердился Кирилюк, — вы злоупотребляете своим правом командира!
— Ну–ну! — погрозил пальцем полковник. — Не тебе меня учить. Лучше подмени Губченко.
— Как там?
— Играют в карты..
— Значит, попытаются перейти границу сегодня ночью.
— Да уж не для того бежали сюда, чтобы играть в дурака.
— Лесник отдыхал? И надо подменить солдат.
— Отдыхают через одного.
Петр тихо засмеялся:
— Я не должен был задавать такой вопрос, зная, что вы не спали.
— Иди и скажи Губченко, что я жду его, — слегка подтолкнул его полковник.
День тянулся долго. Бандеровцы резались в карты, потом снова спали, и Петр поймал себя на мысли, что он как–то свыкся с этой ситуацией и чувствует себя на посту у буерака значительно свободнее. Раньше боялся пошевельнуться, лишний раз посмотреть в щель между стволами — не дай бог обнаружит себя, — а теперь уверенно передвигался между кустами, где залегли солдаты, и над оврагом: знал, что бандиты все равно не заметят его.
Солнце склонилось до самых гор, стрелки часов передвинулись к семи, когда Петр заметил нечто новое в поведении бандеровцев: голова Сливинского то исчезала, то снова через короткие интервалы появлялась между стволами — будто он стоял на коленях и кланялся. Потом голова показалась еще раз — уже в шляпе, и Кирилюк прилип к щели: неужели собираются? Увидел край чемодана, который кто–то поднял на плечо, и окончательно убедился: наконец!
Обернулся к леснику:
— Они выходят.
Тот сначала посмотрел непонимающе, но сразу кивнул с просветлевшим лицом — и ему осточертело прятаться над оврагом. Чуть высунулся, тихонько свистнул, как свистит дрозд, и махнул рукой. Из кустов ответили таким же свистом…
Первым из буерака вылез Каленчук, Остановился в нескольких шагах от Кирилюка, озираясь. Держал автомат, готовый при малейшей опасности прошить кусты очередью. Постоял, послушал — маленький, невзрачный, злой. Очевидно, ему что–то показалось подозрительным, потому что сделал несколько шагов к кустам, где замаскировались солдаты. Прислушался, вздохнул — Петр ясно слышал: вздохнул с облегчением, — и обернулся к оврагу. Махнул рукой — вылезли еще двое. Сливинский сам нес чемодан — большой, желтый, дорогой, — такие берут в дорогу лишь состоятельные люди — пусть и чемодан подчеркивает их достаток… Теперь чемодан был немного поцарапан, особенно по краям, но это никак не уменьшало его ценности в глазах Петра. Как и в глазах Сливинского, так как тот не доверил его коренастому бандеровцу, а сам поднял на плечи, пристегнув, как рюкзак, специально приспособленными для этого ремнями.