Его мать, Алла Михайловна, умерла пять лет назад и втайне от мужа оставила своим детям немалый капитал- по двадцать тысяч рублей. Пятьсот золотом, остальное в бумагах Госбанка на предъявителя. И сейчас недоучившийся врач снял картину, и за доской обшивки комнаты получил в руки заветный ларец. Рядом был и его револьвер, купленный у товарища по случаю, и коробка патронов. Лука тяжело вздохнул, и положил всё в саквояж. Здесь, недалеко была и сокровищница сестры. Удивительно, но все её деньги были на месте.
Теперь Лука шёл осторожно по дорожке, ведущей в господский дом. На пороге стоял городовой. Брянский хладнокровно показал документы и вошёл в гостиную. Привычно скрипнула дверь, и ему показалось, что идёт его отец. Он вздрогнул и у него враз онемели ноги. Но нет, это был просто нотариус, их старый нотариус. Трифон Гаврилович. Одетый во всё чёрное, словно был гробовщиком. Но, собственно, он распоряжался делами в поместье, в эти печальные дни, занимался и похоронами Брянских.
– Здравствуйте, Лука Лукич. Печально и грустно всё образовалось. Пришлось нам встретится, А, – и он махнул рукой, – а я тут похоронами занимаюсь… Дела плохи. Могила скрылся, долг остался на вашем отце. Лука Игнатьевич попытался решить дела и расплатиться, да из-за скандала его контрагенты тоже потребовали выплат. И, тут уж разорение стало неизбежным: четыреста тысяч. Шацкие тоже разорились, отец и мать отравились. А Аглая Дмитриевна осталась сиротой. Деньги полученные за имение тоже не покрыли все долги- кредиторам долга ещё сто тысяч. Вы можете заплатить?
– С чего бы? – и юноша поставил саквояж на свои колени, – да и денег таких у меня нет, откуда бы им взяться? Да я и вступать в наследство не собираюсь.
– Может быть, вы бы взяли кредит?
– Что бы жуликам и негодяям легче жилось? Нет, я не доставлю им такой радости. Они и так обманом нас разорили.
– Но ведь ваш отец гарантировал возврат долга? И в моральном смысле…
–Чушь это ваш моральный смысл, и принципы, любезный Трифон Гаврилович. Меня вот, за банкротство отца из университета погнали. Лучше меня в дом проводите в последний раз.
Нотариус кивнул и, сделав печальное лицо, повёл Луку в господский дом. В зале стояло большое кожаное кресло, любимое отцовское. Юноша поглядел на нотариуса и тот кивнул. Предательская слеза скатилась из глаза сироты. Он подошёл. и положил руку на спинку кресла, представляя себе последние секунды жизни Луки Игнатьевича. Вздохнув, перевел глаза на душеприказчика.
– Сестру нашли на конюшне, утром. В ночь, как ваш батюшка застрелился.
Лука прошёл в пустое теперь каменное здание, с открытыми стропилами и полом, покрытой соломой. Значит здесь, ночью… Только она и пеньковая верёвка… Он потёр виски, голова заболела нестерпимо.
– Похороны завтра, Лука Лукич.
В ответ нотариус увидел кивок головой несчастного сына и брата.
В церкви самоубийц не отпевают, да и незачем. И если души усопших придушат Могилу и Вирашевского, это будет хорошо, как подумалось Луке. А пока он стоял рядом с открытыми гробами, прощаясь с несчастными отцом и сестрой. Белое полотно милосердно закрывало чёрный след от верёвки, ставшей её способом ухода от постылой жизни. А дыра от пули в голове отца была умело загримирована. Юноша понимал, что их обида была нестерпимой, от такого злого обмана, да и от человека, которого они искренне считали своим другом. И избыть свою боль и обиду по другому они не могли, а его не было рядом после той проклятой ссоры. Тут же были и носильщики, готовые отнести умерших вниз, в вечную темноту родового склепа.
– Ничего, – тихо шептал Лука, – я за вас поквитаюсь. Вы ещё на том свете улыбнётесь от счастья.
– Да что ж вы барин, нельзя так, – прошептал Щёголев.
– Ты со мной? – спросил своего камердинера и кучера юноша, вытирая глаза от злых слёз.
– Да а как же…Батюшка ведь ваш и в полицию жаловался, и к прокурору- да те отвечали, дескать, сам виноват. Думать, мол, было надо.
– Пётр Фёдорович, где Могила живёт, знаешь?
***
Дела, и притом скорбные отвлекли Луку. Он помог с похоронами несчастной Аглае Дмитриевне, тоже разорённой Вирашевским и Могилой. Её мать и отец тоже свели счёты с жизнью. Какое-то злое несчастье поселилось в их местах, и Брянский решил выкорчевать. скверну сам, если правосудие скромно спало на печке.
Могила жил на окраине деревни, верстах в трёх от бывшего поместья Брянских. Лука сидел за кустом с подзорной трубкой в руке, наблюдая за домом. Это было добротное здание, построенное из кирпича, с забором окружавшим всю усадьбу, где были и сарай и конюшня с погребом и непременным колодцем.