– Я хотел еще цыган заказать и медведя, но их как раз на Украину перебросили, приходится скучать.
– Да-а, вот это шикарная жизнь. А я-то в столовку на обед шла.
Венславский предложил угощаться ей бутербродами, которых перед этим действительно заказал как-то сверх меры. Лида помялась, но скоро согласилась и на бутерброды, и на чай, и даже на тарелку супа.
– Вот это жизнь.
– Как дома, – подтвердил Венславский. – Хотя моя жена бы не согласилась.
– А вы женаты? – спросила Лида у меня.
– Нет, бог миловал.
– Не скажите, брак очень приятная штука, – вмешался Венславский. – Очень дисциплинирует и вообще упорядочивает жизнь.
Он пустился в долгие и путанные объяснения заведенного в его доме в Берлине быта. По понедельникам у них было принято стирать, во вторник – гладить постиранное, в четверг – убираться по дому, в пятницу – принимать гостей. По субботам мать жены приходила шить и вязать, а в воскресенье они с женой и детьми ходили в кино. Лида все это слушала, разинув рот. Я слушал вполуха и продолжал честно глазеть по сторонам.
Хозяин все так же настойчиво тер стойку, два немца за соседним столиком рассматривали узоры жира в своем супе. Между столом и стойкой пьяно толкались, пощипывая друг друга за бока, две разбитные женщины и крупный, весь красный от удовольствия мужчина, опрокидывавший в глотку рюмку за рюмкой. Эта картина повторялась в любом провинциальном заведении и давно меня не удивляла: мелкий чиновник в первые же часы командировки в большом городе снял двух проституток и теперь коротает время, пока их товарка с другим клиентом освободит комнату в доме по соседству. Кто-то из посетителей высвистывал знакомую мелодию, которую я, хоть убей, не мог вспомнить. Это почему-то не давало сосредоточиться и отвлекало внимание:
– Вы слышите, кто-то свистит? Что это за мелодия?
– Свистит? – переспросила Лида.
– Ну да, свистит. Знаете, складывает губы и дует.
– Да, я тоже слышу. Это ария торреадора из «Кармен», кажется, – сказал Венславский.
– Не знаю. Страшно раздражает почему-то.
– А я ничего не слышу.
– Ну и бог с ним. О чем мы говорили?
– Я спрашивала… хотя, знаете, черт с ним. Лучше скажите, вот, допустим, макарошки за границей едят?
– А может, это из «Травиаты»?
– Лично я ел не раз.
– Нет, так не честно. Вы видели хоть раз, чтобы поляк макарошки ел?
Я задумался. Венславский все ломал голову над мелодией.
– Слушайте, ну это странная постановка вопроса…
– Это из «Баядерки»! А отвечая на ваш, Лидия Кирилловна, вопрос – я лично видел минимум, дайте сосчитать, трех немцев, которые крошили на тарелку макарошек кровяную колбасу и потом все это с аппетитом съедали, – обогнал меня Венславский.
Тут я увидел в окно, как улицу быстрым шагом пересекает адъютант Бременкампа. Он зашел в кафе, купил сигареты и тут же на месте развернул пачку, чтобы закурить. Было видно, что он торопится. С таким-то пристрастием к никотину неудивительно, что сигареты кончились посреди дня, и пришлось выбегать на улицу, пока начальник не видит. Он дважды сильно затянулся, выложил из кармана на прилавок вместе с деньгами каких-то мелких бумажек, отмерил необходимое количество монет хозяину, а бумажки в спешке скомкал и запихал обратно, после чего быстро вышел из кафе. Я заметил, что одну из бумажек он смахнул со стола. Я уже собрался было за ней подняться, как увидел, что к ней тянется пьяный чиновник. Он сначала помахал закрывшейся за адъютантом двери рукой, а затем последовал с этим мусором в руках за ним следом.Через окно я увидел, как они поравнялись, и адъютант с неудовольствием принял скомканную бумажку. Чиновник после этого нетвердой походкой вернулся в кафе, а адъютант, поскальзываясь на подмерзшем снегу, быстро пошел в коммендатуру.
Венславский поглядел на часы:
– Ладно, я пойду уже, пожалуй. Будете сегодня вечером у Туровского?
– А что, опять карты?
– Мне обещали.
– Ну в таком случае там и увидимся, я сегодня снова у Туровского ночую.
Мы попрощались, а Лида продолжила свои распросы про эмигрантский быт, фантазиями о котором так измучили ее карикатуры в советских газетах и рассказы бабушки о дореволюционной жизни.
– Ваши представления исходят из того, что все эмигранты – какие-то аристократы. Все петербуржцы да москвичи. Не знаю, может быть, те действительно ведут какой-то особенный образ жизни. Никогда с такими не встречался. Александр Петрович – первый русский из богатой семьи, которого я вижу в жизни. Мои-то родители были бедными мещанами и никогда не выезжали за пределы губернских городов. Я первый раз в Варшаве оказался в 20 лет. Ну не унывайте вы так явно, я не хотел вас разочаровывать, честное слово.