– Ну и как вы теперь думаете, что это было?
Старик с тоской развел руками.
– Как теперь узнать. Может быть, он блефовал. Или пытался блефовать.
– Мне не дает покоя… Я, кажется, видел за день до бомбардировки, как адъютант Бременкампа передавал указания убийце. Он стоял на балконе как раз, когда этот латыш отирался через дорогу.
– Ерунда. Выздоравливайте. Я пока один по делам поезжу, а вы отдыхайте. Не надо глаза лупить, и для вас работа найдется.
Я не унимался и все твердил про латыша.
– Возьмите себя в руки. Вы ничего не видели. Даже если Бременкамп был связан с латышом, в деле была более существенная сила, которой мы совсем не видели и не видим до сих пор.
– Вы не допускаете, что это латыш заложил бомбу?
– Чтобы потом поджигать вагоны из канистры?
Старик укоризненно покачал головой – моя глупость его раздражала.
– Хорошо. Но что за вагоны стояли рядом с подожженным? Ну пустые эти. Что в них было по бумагам? Если узнать, что там должно было быть, легко выяснить, кому было выгодно, чтобы их разбомбили…
– Все это уже сделано. Никаких зацепок нет. Это больше не наше дело. И с самого начала не наше было. Не надо было на него соглашаться, моя ошибка. Выздоравливайте, говорю. Письма буду присылать на этот адрес, адрес для ответов вы знаете.
Лиду тихо перевели в госпиталь, где для переводчика работы оказалось даже больше, чем в комендатуре. Я лежал в ее постели, а она спала на каких-то одеялах на полу, кормила меня и делала перевязки. Она где-то раздобыла мне роскошную пижаму в синих павлинах, зеленых драконах и золотых цветах, которую с наслаждением рассматривала, когда я выбирался из-под одеяла, приваливался к стене и, неловко улыбаясь, тянул из тарелочки куриный бульон. Бульон она называла консомэ. Вместо слова «отвар» она говорила «декокт», что было совсем уже смехотворно. Ее «лечебный декокт по бабушкиному рецепту» был просто кипяченой ромашкой.
– Моя бабушка, кстати, как-то они с братом ехали в молодости за покупками в город, и возле них в обморк свалился поэт Фет. Тот самый, да. Что дальше было? Я откуда знаю, ну уступили ему место, а там уже и выходить надо было.
Я ухитрился схватить простуду, и Лида якобы в лечебных целях заставила меня держать на переносице горячий компресс из завязанной в носок гречки.
– Ты-то небось привык от простуды пить горячее вино, только у нас его нет.
Думаю, носок был нужен, просто чтобы я поменьше крутил головой и разглядывал ее обстановку. В комнате был овальный столик с вязаной скатерью, и весь он был уставлен скляночками, сверточками ваты, марли и бог знает чего еще. На подоконнике стоял горшок с темнолистным фикусом, а из-за него каждое утро вылезало солнце и медленно карабкалось за штору. По утрам Лида уходила на службу, а вечером, умотавшаяся, возвращалась с новыми свертками. Первое время я пытался хотя бы из вежливости уверять ее, что вот-вот встану на ноги и переберусь куда-нибудь.
– А зачем. Клопов у нас нет, валяйся спокойно.
Перебираться, в общем-то, было некуда: на квартире Туровского быстро поселилась посторонняя семья, номер старика в гостинице занял какой-то очередной немец. Из госпиталя первое время приходила очень деловая врачиха и неизменно спрашивала у меня, только чтобы хоть что-то сказать, не про любовь ли я читаю, пока сижу дома.
– Читаю, – каждый раз соглашался я.
Когда старик наконец прислал бандероль с бумагами для моей работы, Лида принесла мне ее, как роженице доставляют ребенка. Она широко улыбалась, пока вылезала из своего пальто плечами, и была здорово разочарована тем, что вся бандероль состояла из бесконечных машинописных списков. Еще в большее уныние ее вогнала новость, что обычная работа частного детектива в мирное время – это вручать вызовы в суд.
– За что вызовы хоть? Убийства?
– Да алименты, в основном.
– И всегда так?
– Ага. Извини, не хотел тебя расстраивать.
– А вот, допустим, приходит к вам один такой и говорит: «Я обратился в ваше агентство, потому что никто другой с этим делом не справится».
– Я бы ответил, что, значит, и мы браться не станем.
Старик засел в Смоленске и всю весну слал мне эти бандероли безостановочно. Наша работа, если не считать разнесенности рабочих мест, вернулась в довоенное размеренное русло. Старик находил дела, людей, которых нужно отыскать, а я вылавливал нужные фамилии в хаотично поступающих с разных направлений списках беженцев, погибших и осужденных. Кто-то искал потерявшихся в суматохе отступлений и оккупаций родных, кто-то – должников, кто-то надеялся выйти на след своих врагов, чтобы поквитаться. Подозреваю, какие-то люди в немецком штабе через нас искали людей для своих, тайных даже для старика целей.