– О чем вы? – заволновалась Венславская.
– Ну слушайте. Здесь, вот в этом самом доме, большевики устроили расправу над великим белорусским поэтом. Как же его. Фамилия из головы вылетела. Олехнович не Олехнович, Ленкевич, Хотькевич, нет, не то. Не помню. Но да и бог с ним, неважно, как звали.
– Подождите, что за расправа? – увидев, как моментально побледнела жена, напрягся Венславский. – Какая еще расправа?
– Обычная бессудная казнь, – уверенно тараторил своим высоким голосом бургомистр. – Наш деятель еще дореволюционный, автор множества брошюр и гражданственных – можно так сказать? –стихов доверился советским подлецам и приехал в СССР. Его подвергали гонениям за это и мучили, а потом и убили.
– Позвольте, – вмешался Брандт, – прямо тут гонениям подвергали?
– Что?
Прямо под окном один наевшийся соколенок так наподдал по заднице другому, что от звука аж стекло задрожало. Следом в открытое окно полился поток отборной матерной брани и звонкий смех. Растерявшийся было бургомистр подскочил к окну и пообещал лично выдрать вообще всех. Соколята испарились.
– Прошу прощения. Что вы говорили?
– Я говорил насчет вашего, м-м, поэта. Как он тут оказался вообще, этот герой национального возрождения?
– Он здесь жил, – пожал плечами бургомистр. – Это был его дом. Видели, на входе на колонне выбиты буквы? Это аббревиатура союза писателей БССР.
– То есть его мучили в двухэтажном особняке? С садом? Или тогда сада не было? Александр Петрович, при вашем батюшке был уже этот сад, в котором сейчас пионеры резвятся?
Венславский рассеянно кивнул. Венславская испуганным шепотом спросила у него:
– Саша, о чем они?
Он пожал плечами. За окном кому-то смачно харкнули в рожу.
– Выходит, в саду тоже мучили поэта.
Бургомистр насупился. Из сада снова донеслись звуки возни и приглушенного хрюканья.
– Не понимаю, над чем вы смеетесь. По-вашему, казнить людей – нормально?
– Да говорю же вам… Чего?
– Казнить людей…
– Ах, да. А смотря где. Вашего поэта где казнили? Здесь?
– Откуда мне знать. Вряд ли здесь. Увезли в Минск, там без суда и следствия расстреляли в подвале, как собаку…
Издалека, со стороны реки, что ли, разом донеслись неповторимые звуки мальчишеского баса, мелкого собачьего лая и плеска воды от прыжка бомбочкой. Венславская закрыла лицо руками. Навроцкий прыснул в кулак. Лида сидела, разинув рот.
– Хорошо, а оказался он здесь как? В этом доме? Приехал из эмиграции?
– Ну да, к чему вы ведете...
– Сразу из эмиграции сюда приехал? В этот дом? – Брандт наверняка видел, что Венславские, да и все присутствующие, не одобряют его тираду, и потому специально смотрел только на бургомистра. – Перешел польскую границу и сразу сюда поехал жить?
– Нет. Не знаю. Откуда мне знать?
– Нет? А куда он тогда сначала поехал? В какой город?
– Может, он и не из эмиг эмиграции приехал. Какая разница?
– Ах, так не из эмиграции. Так а чего же его тогда в 29-м в ссылку не отправили? Или в 34-м пять лет лагерей не дали? Или…
– Что ж, по-вашему, всем обязательно должны были срок давать?
– Что? Да, всем. Порядочным так точно всем.
Бургомистр начал понимать, куда идет разговор, но прежде чем успел что-то ответить, оказался прерван нянюшкой, которая так шумно спускалась по лестнице, приговаривая «я вам не мешаю, я вам не мешаю», что заглушила даже орущих на реке детей. Венславская увидела ее последней и в ту секунду, как собралась спросить, что случилось, очутилась в объятьях, оказывается, еще раньше сбежавшей из плена послеобеденного сна дочки. Девочка зарылась ей в платье и, судя по отдельным звукам, пыталась попросить разрешения тоже пойти на реку. С лестницы высунулись головы двух мальчиков.
– Ну какая река, утром же ходили. А сейчас спать надо.
Девочку, поперек тельца, как распутавшееся одеяло, подхватила нянюшка и, все так же убеждая нас, что мы ее совершенно не видим, снесла наверх. Мальчики удрали в постели сразу, как поняли, что план не удался. Взрослые несколько оживились и даже начали какие-то разговоры, но Брандт, будто поощряемый все такой же напряженной Венславской, все глядел на бургомистра.
– Мы не договорили, кажется.
– Ах, ну что еще. Я не понимаю, чего вы от меня хотите.
– Я только спрашивал, куда приехал из эмиграции ваш поэт. Я даже не знаю, про какого поэта вы говорили…
– Не все ли равно?
– Вот именно. Мне только и любопытно, что вы сами про него рассказали. Куда он приехал?
– В Минск?
– Вы меня спрашиваете? Или вы утверждаете, что в Минск?
– Откуда мне знать. Наверное, в Минск. Не кричите.
– Я не кричу. А из Минска уже сюда приехал, так, что ли?