– Это в суде нужны улики. Мне улик не надо. Я думаю, было вот как: ваш обычный заказчик из штаба сговорился с Бремененкампом насчет кражи обмундирования, а когда мой отец вдруг узнал об этом, послал вас двоих, и вы его убили. Приехали в город ночью, повесили моего отца, разбили голову моей матери, а утром как будто приехали на вокзал это же убийство расследовать. Неделю бездельничали и валяли дурака. Потом убили и Бремененкампа, и несчастного Туровского, подожгли вагоны, да еще и свалили все на какого-то бродягу на вокзале.
– Этот бродяга стрелял в меня! Ну же, подумайте сами, что говорите! – не выдержал я.
– Ну да, а сегодня вы будете стрелять в меня. Или вы думаете, что это мой пистолет? – Брандт показал мне пистолет у себя в руке, – Нет, это ваш пистолет. Я в борьбе его у вас вырвал. У меня никакого оружия никогда не было. А уж где вы там его достали, кто ж разберет. С более сомнительной репутацией человека сложно найти.
Я обхватил голову руками.
– Брандт, ну же, возьмите себя в руки. Подумайте только, что вы говорите.
– Не машите руками. Вот так. Я все давно и тщательно обдумал. Время было. Я, поверите ли, какое-то время думал вызвать вас на дуэль. Прочитал, какие смог найти, книжки, незаметно спросил кое-какие детали у Навроцкого, купил пистолет на черном рынке. Я даже несколько раз репетировал подготовку: ложился спать пораньше, чтобы проснуться в полшестого, поесть и выйти.
– Ну и как же все прошло?
– Не очень хорошо. Все ворочался, не мог уснуть и потом весь день ходил разбитый.
Я представил его себе: всклокоченный, сонный, завтрак, который сначала не лез в горло, а теперь бунтует в желудке. Сидит в своей редакторском кабинете, обменивается шуточками с немецким офицером-цензором, а в голове по кругу летают отрывки угроз, фантазий и сцен, где он поднял пистолет и стреляет.
– Что ж вы так быстро сдались. Все это не слишком похоже на честную дуэль.
– Не похоже. Ничего честного тут нет. Скажите спасибо себе и таким, как вы: если во мне и была какая-то честь, то сейчас ее и следов нет. Всю вытравили. Поэтому я просто убью вас.
Он держал пистолет на таком расстоянии, что ни я не мог его отнять, ни он не мог промахнуться. Я решил дернуть за последнюю соломинку.
– Просто чтобы внести ясность, все это никак не связано с Лидой?
– Что?
– Лидия Кирилловна Волочанинова. Ну знаете, моя невеста.
Брандт скривился.
– Вы не повенчаны, что за гнусность.
– Вам-то почем знать.
На его лице мелькнул испуг.
– В любом случае, она здесь ни при чем. Не пытайтесь меня запутать. Все, что я говорю, я говорю не из-за эмоций, вы должны это понять.
– Я понял, понял. Все-таки скажу, что знай я о ваших к ней чувствах в самом начале, то уж точно постарался бы объясниться с вами на этот счет.
Он ничего не ответил, только приложил мелко дрожащую ладонь к покрытому испариной левому виску.
– Можете мне не верить, но я никогда не завожу интрижек в командировках. И с Лидой – это не интрижка. Сочувствую, хм, вашим чувствам, но, согласитесь, что и вы на моем месте поступили бы ровно так же.
Брандт потупился и покивал головой. Потом он встряхнулся:
– Так, хорошо. А теперь потрудитесь поглядеть бумагу.
Он указал на лежавший все это время на столе список, который я принял сначала за какой-то черновик газетной статьи. Однако это оказался вполне официальный документ из канцелярии фельдкомендатуры с перечислением всех зарегистрированных посетителей города, прибывших в течении двух дней до убийства отца и матери Брандта. Список не был механической выпиской из документов ратуши, а явно составлялся людьми, разбирающимися в своем деле: и старик, и я были в нем обозначены под настоящими фамилиями.
– Что это?
– Что это. А то не видите, что это. Это конфиденциальный документ, его мне передал лично фельдкомендант. Полгода читаю его и перечитываю. Знаю всех людей, тут записанных. Крестьяне, ходившие к ремесленникам, служащие, ездившие к родне в деревню, районные старосты, привозившие продналог. Никого странного. Только вы двое – странные.
– Понятно.
– Понятно, конечно. «Согласитесь, что и вы на моем месте поступили бы так же», да? А теперь идите и поставьте пластинку погромче. Дорожка «Смерть Петрушки».
– Фу, какой тяжелый символизм, – поморщился я.
– Встать! – гаркнул Брандт.
Я поднялся и, шаркая ватными ногами, подошел к патефону.
– Предпоследняя, – подсказал Брандт.
Я передвинул иглу в конец пластинки и подкрутил ручку громкости.
– Не думаю, что вам помогут мои извинения, – медленно проговорил я. – Но мне правда жаль, что мы не поймали убийц ваших родителей. Мне очень жаль, Брандт.