– Вы считаете, убийство Брандта как-то связано с конфликтом между комендантом и его заместителем?
– Я ничего не считаю, это просто информация.
Тут он пустился в долгое объяснение, почему информация может быть истолкована по-разному в зависимости от того, кто ее получил и каковы его цели. На секунду мне показалось, что я принимаю у него экзамен по античному праву или еще чему-то такому, чего я и сам не изучал, и мне пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от наваждения.
– Вы не согласны?
– Да нет, почему, вы вполне убедительно излагаете.
– Вы серьезно говорите?
– Абсолютно.
Он оглядел меня чуть подробнее, чем в первый раз.
– Как вам, кстати? – он повернул ко мне портрет стоявший у него на столе. Я думал, что там фотография его девушки, ну или родителей, однако там оказался его собственный портрет в полный рост в конфедератке и даже с саблей на бедре.
– Эмн, замечательно. А каких войск это форма? Что-то не могу припомнить.
Бургомистр весь подобрался и важно проговорил:
– Пока никаких. Это мой собственный проект для самообороны белорусского генерального округа. У меня есть кое-какие связи в минском аппарате, сейчас там активно вентилируется вопрос насчет ее принятия. Можно так говорить – «вентилируется»?
– Можно, кто ж запретит.
– Как вам вообще, нравится?
Я еще раз посмотрел на фотографию. Не хватало только коня, и получился бы прекрасный портрет напрочь свихнувшегося польского Дон Кихота, собравшегося в поход против мельниц.
– Вполне.
– Знаете, как называется цвет немецкой формы? Есть специальное слово для него. Ну, знаете?
– Нет.
– Фельдграу. Не слышали такое?
– Да я за модой не слежу.
Бургомистр принял портрет обратно и сам стал его любовно изучать.
– Я тоже не слежу. Просто прочитал пару книг по истории военной формы. Очень увлекательная тема. Фельдграу. Какое красивое слово.
Не зная, что сказать, я заметил, что у него интересная работа
– Это-то? Это не моя работа. Это так, для души. Моя работа, если хотите знать, это вот, – он взял верхние бумаги из раскрытой на столе папки. – Гражданка такая-то просит освободить ее частную чайную от уплаты налогов на полгода.
– И что вы ответите?
– Что я отвечу. Отвечу, что в своей чайной она подает водку и сигареты, а значит, это уже не чайная, а ресторан. Отвечу, что 10 рублей выручки в день, указанные в ее декларации, – это даже и не смешно. Отвечу, что мороженое, которое она продает в ресторане, она варит во дворе своего дома в нарушение всех санитарных норм, да еще чадит на три соседских участка за раз. Вот что я отвечу.
– Понятно. Ну так я пойду.
– Хорошо. Давайте я вам в бумаге распишусь, пока не забыл.
Он поставил, наконец, свой портрет на место и принялся аккуратно заполнять наши со стариком маршбефели, все время сверяясь с заполненным другой рукой образцом.
– Может быть, вы посоветуете мне кого-нибудь из немецкого аппарата? Хочется задать все-таки несколько вопросов насчет работы коменданта.
– Посоветую. У коменданта есть русская переводчица. Не помню, как зовут, извините. Молодая такая, высокая. Обратитесь к ней.
– Это мне, получается, в фельдкомендатуру нужно зайти к ней?
– Нет, она сейчас у нас в архиве сидит. Бременкамп в тот же день, как уехал комендант, отправил ее составлять какую-то записку. Формально это для чего-то надо, но, я думаю, он просто хотел убрать всех свидетелей из кабинета начальника. Потому что секретарь коменданта сейчас знаете где?
Манера бургомистра задавать без конца вопросы начала меня бесить, поэтому я только буркнул «и где же».
– В отпуске! – радостно выкрикнул он.
На этом я попрощался с ним и вышел из кабинета. Его секретарь все так же чистил карандаши.
Идти к переводчице мне не хотелось. Что она могла знать? Если бы комендант находился под подозрением, имело бы смысл составить с ее слов график его перемещений, хотя бы для перепроверки других свидетельств, но перемещения коменданта к нашему делу, очевидно, никакого отношения не имели. Однако идти сразу в гостиницу было еще рановато, и я прошел к кабинету, который указал бургомистр. Там было пусто, а дверь заперта. Я сунулся было в соседний, но и тот был закрыт. Компания женщин уже в верхней одежде прошла мимо меня, каждая смерила подозрительным вглядом, но никто ничего не сказал. На лестнице на меня налетел бургомистр.
– Что, ушла? Погодите.
Он метнулся к небольшому лестничному окошку-бойнице и, потеревшись лбом о стекло, подозвал меня к себе.
– Вон она идет. Видите, в шубе короткой.
Площадь перед ратушей была заполнена людьми. Закутанные шерстяными платками и увешанные сумками крестьянки, согнувшись, тащили в разные стороны полные мешки. Неизвестно чего дожидающиеся мальчишки в немецких форменных шинелях с поднятыми воротниками толкались у крыльца и гоготали. Мальчишки чуть помладше, но уже в разномастных советских пальтишках и каждый с веревкой от замызганных санок в руке деловито осматривали чисто вымытую иномарку, припаркованную у желтого костела через дорогу. Возле универмага стояли два мужика в кепках и с цыгарками в зубах и ничего конкретного не делали, только чуть-чуть покачивались. Девушка в короткой шубке, действительно, как раз пересекала улицу и здорово махала при ходьбе руками.