— А пояс не нужен? — спросил Даулет и, словно не желая с нами расставаться, загородил мне выход.
— Какой?
Даулет приподнял рубаху и показал свой пояс.
— А что ты сам без него будешь делать, брюки спадут...
— Не спадут. У меня есть другой...
— Нет, не надо, — сказал я. — Что еще у тебя есть?
Даулет начал обшаривать себя, соображая, что бы еще продать.
— А что бы ты хотел?
— Ладно, ничего не нужно. До свиданья.
Дулет помрачнел и неохотно ответил:
— До свиданья.
Мы сели на саврасого и поехали дальше. Все те же три собаки с лаем провожали нас. Актос снова кидался на грудь лошади, а грязная собачонка опять норовила дернуть коня за хвост. Султан на этот раз сильно наклонился вперед, пытаясь огреть кнутом черного кобеля.
Когда мы отъехали дальше и собаки разошлись с видом исполненного долга, я оглянулся назад и увидел Даулета. Он стоял у юрты и смотрел нам вслед.
VII
— Черный Коже, взгляни на это.
— Откуда ты взял?
— Хорошая шапка получится? — Султан протянул мне через плечо шкурку каракуля. Шкурка была чисто обработана как снег, белая и, когда я провел по ней рукой — она показалась нежной, как шелк.
— Красивая! Где ты ее взял?
— Ты думаешь, я зря дал два рубля этому конопатому?
У меня похолодело сердце.
— Ты стянул в юрте?
— Смотри, никому ни слова! Я тебе еще лучше достану. Будешь дружить с Султаном — не пропадешь, Черный Коже...
Воровство — самое позорное, что может быть. Теперь об этом могут узнать все, даже Жанар. Я чувствовал себя очень скверно и не знал, что сказать Султану. Почему-то мне сейчас показался противным его твердый загорелый затылок, который вот уже почти весь день маячит у меня перед глазами.
Теперь мы ехали молча. Только саврасый пофыркивал и брякал копытами о дорожные камни.
Вдруг из ложбины, лежавшей перед нами, вышел чабан с острой бородкой. На поводу он вел буланую лошадь.
— Прячь, прячь каракуль в сумку!
Султан резко обернулся ко мне, вырвал из моих рук каракуль и сунул в кожаную сумку седла.
Когда мы поравнялись с чабаном, тот спросил:
— Ребята, у вас спички есть?
Хотя один карман Султана и был набит спичками, он ответил:
— Нету спичек, нету, отец.
— Эй, что лжешь? — не выдержал я, крикнув так, чтобы было слышно старику. При этом я сильно ударил Султана в бок.
— Милые мои, уже давненько я никак не могу закурить. Если у вас все-таки есть спички, оставьте мне несколько головок.
Молящий голос старика тронул меня еще больше:
— Спички у нас есть, отец. Можем дать целую коробку.
У старика была готовая толсто свернутая папироска, заложенная за отворот шапки. Он наспех прикурил ее и несколько раз жадно затянулся:
— Хорошо!.. Ух, как хорошо!.. Дай аллах вам счастья! Вы из какого колхоза?
Я хотел было уже назвать свой колхоз, но Султан меня опередил:
— Из Калинина, — и пришпорил коня.
Когда мы отъехали, я спросил далеко не мирно:
— Почему ты все время говоришь неправду?
— Ты глуп, Коже! Откуда ты знаешь, может быть, это и есть тот самый Жумагул, отец конопатого. Если он узнает, что мы у его сына выпили кумыс и кинется искать каракуль, то завтра же разыщет нас. А теперь пусть попробует искать нас в колхозе имени Калинина.
И Султан расхохотался, довольный своей выдумкой.
Первая бригада, где работает моя мама, расположена за перевалом в широкой лощине, которая называлась «Кабанда». Это был своего рода маленький аул из трех-четырех юрт и семи шалашей. Кругом — густой сосновый бор. Сосны подступали к самым юртам.
Сюда мы приехали к вечеру, еще до начала вечерней дойки коров.
Шалаш мамы был на отшибе, ближе к реке. Я узнал его еще издали по знакомой кошме, закрывавшей вход.
Когда мы подъехали ближе, из шалаша без платка и с ведром в руках вышла мама.
— Здравствуйте, Милат-апай, — приветствовал ее Султан скороговоркой.
— Вы откуда? — спросила мама, с удивлением глядя то на меня, то на Султана.
— Из аула, Милат-апай, — снова заговорил Султан, — вашему сыну не на чем было выехать, я посадил его с собой и привез.
— А ты что же в лагерь не поехал? — спросила мама, уже обращаясь только ко мне.
— Не дали направление.
Увидев недовольный взгляд мамы, Султан ссадил меня и поехал в аул коневодов.
— Завтра приеду, — сказал он мне на прощанье, — я тебе приведу коня. Потом будем объезжать джайляу...
Он уехал, и мы с мамой остались вдвоем. Давно я уже не был с мамой наедине. Мы соскучились друг о друге, и нам пора уже поговорить по душам, но сейчас это невозможно. Мама недовольна мной. На лбу меж бровей у нее чуть обозначилась морщинка. Я хорошо знал эту морщинку — для меня она была своего рода буревестником.