...Снова перемена. На этот раз я буду смелее. Что бы ни случилось, а письмо будет в сумке Жанар.
Ох, и злит же меня этот домосед — Темир! Уставился в книгу и не выходит из класса, как будто успеет за эти пять минут узнать все на свете. Дома ему время не хватает, что ли! Из-за Темира и эта перемена проходит бесполезно.
Осталась еще одна, а потом мы разойдемся по домам. Неужели я так ничего и не сделаю? Может быть, подойти и незаметно сунуть ей письмо в карман? Однако Жанар сейчас носит вельветку без кармана.
Последняя перемена. Мне очень хочется выйти на улицу, погонять футбол, но я опять притворился читающим книгу и остался на месте. Мне повезло — Темир, наконец, вышел. Сейчас я совершенно один в классе.
«Не бойся, Кожа! Если сейчас ты не сделаешь того, что задумал, ты настоящий трусишка. Чего же ты стоишь? Иди. Вон лежит сумка Жанар».
Я подбегаю на цыпочках к парте Жанар и судорожно хватаю сумку. Опять неудача. Не могу открыть замок. Пальцы мои дрожат. Я слишком долго вожусь с замком. Кто-то уже подошел к двери. Я быстро кладу сумку на место и выбегаю вон из класса...
* * *На нашей крыше сложено сено. Я лежу на самом верху в лунке, словно птица в гнезде, и ломаю себе голову: пойти сегодня на педсовет или не пойти. Там будет обсуждаться вопрос обо мне. Можно пойти, а можно и не пойти — пусть делают что хотят.
Отсюда с крыши мне хорошо виден весь аул, его околица и даже речка, притаившаяся в зарослях. Вдоль речки вьется дорога. Сейчас она освещена предзакатным солнцем. Вот кто-то едет верхом на лошади. Сбоку у всадника приторочена большая хозяйственная сумка. Такая сумка желтого цвета есть и у нас.
Раньше, чем всадника, я узнаю лошадь. Это тот самый саврасый конь, на котором ездит, заведующий молочнотоварной фермы Оспам.
Когда путник въезжает в аул я вижу, что это женщина. Она направляется прямо к нашему дому. Кто бы это мог быть? Вот тебе и раз... Да ведь это же моя мама! Я хочу крикнуть ей, соскочить с крыши и броситься навстречу, но меня останавливает догадка о том, что мама услыхала о педсовете и приехала специально для этого.
У ворот мама слезает с коня. По тому, как саврасый расставил ноги и встряхнулся, я понял, что мама приехала спешно. Неужели она все уже знает?
В это время из дому вышла бабушка, волоча за собой сломанный ошак[7].
— Милат? Здравствуй!
Мама холодно поздоровалась и спросила:
— Что это у вас за ошак?
— Наверное, дети трогали, сломалась одна ножка. Хочу отнести его в кузницу, пусть исправят.
— Что с вами будешь делать, — сердито отвечала мама. — А вы тоже. Зачем он вам нужен? Если не пользуетесь, лучше выбросить...
— Зачем же выбрасывать, это тоже вещь. Если хочешь знать, этот ошак особенный: от него в нашем доме такое благополучие. Это же память, оставшаяся от моего покойного отца.
— Уж если он такой ценный, сдали бы его лучше в музей.
— Я видела ошак и в музее, не лучше нашего...
После паузы бабушка спросила:
— Почему ты приехала? По делу или так просто?..
— От нечего делать, — с иронией ответила мама. — В такое время разве кто просто приезжает? Директор школы прислал мне письмо, сегодня на педсовете будут рассматривать вопрос о нашем хулигане.
Я прилип к сену и не могу шевельнуться. Голова у меня тяжелая, словно чугунная — я не могу ее приподнять.
До меня едва доносится ворчливый голос бабушки:
— Он же не грабил аулы, чтобы его называть хулиганом.
— Этого еще не хватало, чтобы он грабил аулы. Если будет так продолжаться, от вашего внука можно и этого ожидать. Он довел свою учительницу до того, что она чуть не упала без сознания.
— Это ты насчет лягушки? Оказывается, учительница сама поручила ловить их. Говорила, вскрывать будут. Не только Кожа, другие ребята тоже ловили лягушек.
— Ну, а кто просил положить лягушку в сумку учительницы?
— Эта негодная лягушка, видимо, сама туда забралась... — пыталась защищать меня бабушка. И оттого, что на моей стороне сейчас в целом мире была одна только бабушка, у меня на глазах выступили слезы.
— Нельзя всегда брать ребенка под свое крылышко...
— Подрастет и сам исправится, — продолжала бабушка, — он такой же, как его дядя Сабыр. Тот в таком возрасте стукнул по голове муллу и убежал. Позднее, когда он вырос, завел семью и сам исправился, а в детстве все мальчишки — озорники...
— И-и-, какая вы наивная, — сокрушалась мама, — какой вырастет из ребенка человек после ваших наставлений?..
Вдруг в разговор двух женщин вмешался мужской голос:
— Благополучно ли доехали, женгей?[8]