Мельком, по пути в раздевалку, он заметил задумчивого Робинсона. «Чего-то на лихом коне ты не ворвался, да», — слегка позлорадствовал Юра. Хотя сам хмурые свои ожидания ни в коей мере не умалил. В предвкушении разговора с Ганжой он проследовал в раздевалку.
А на видофоне уже были записи. Точнее, одна. От Леры. Он вышел на улицу из раздевалки и включил автоответчик. Видофон быстренько соорудил прекрасный Лерин лик, который и произнёс всего два слова: «Надо увидеться». Мышцы размякли, а глаза затуманило тоской. Сердце ухнуло, как тогда, двадцать два года назад. «Как пацан, ей-богу», — укорил себя Бобров, а на лице сквозь угрюмую маску сквозило ликование.
То «грехопадение» в их отношениях стало одновременно и точкой старта бурных изменений в стране. Сборная России благополучно была разгромлена в одной восьмой финала турками, что вызвало, понятное дело, возмущение публики. Её [публику], никто и не одёргивал — беспорядки шли один за другим, переходя в хроническую фазу. Власть так усиленно не противодействовала им, что возникало стойкое ощущение, что происходит грандиозное и управляемое шоу. Экстренное сборище ФИФА — и чемпионат сворачивают с вялой формулировкой «В связи с политической обстановкой оставшиеся матчи переносятся на неопределённый срок». В Москве вводится комендантский час, а всполохи людского буйства перекидываются на периферию.
Потакая погромам и мародёрству (комендантский час оказывается фикцией), власти тем временем закрутили гайки в других местах. Одним из этих мест оказалось «Возрождение». Борцов, как и полагалось ушлому руководителю, умыл руки и из воды вышел чистым, а вот Ганжа загремел в кутузку до осени. Боброва не тронули — его обеляли успешная учёба (футбольная принадлежность в то время скорее очерняла человека). А Лера…
А Леру умыкнул с собой Борцов. Сразу после того, как они вернулись в Москву, она глазами дала понять Юре, что произошедшее между ними — дань обстоятельствам и не более. Поэтому весть о том, что его любовь убывала в неизвестном направлении с другим, лишь небольшой ложкой дёгтя упала в бочку всё того же дёгтя. То лето стало первым сёрьёзным испытанием для Боброва.
Пережидать беспорядки он вместе с родителями уехал на Алтай. От гор веяло вечностью и покоем. Походная жизнь утрясала все душевные дрязги, а физическая нагрузка наполняла тело и мысли упругой силой. Они лазали по горам, ходили к ледникам, купались в кристально чистой воде, смотрели по вечерам на рыжий костёр. Жизнь здесь казалась степенной и прочной, хотя новости «внешнего мира» злобной картечью сыпались из старенького радиоприёмника. Кренившуюся и терявшую фундамент вертикаль в Москве с готовностью подхватили «товарищи» с Запада.
Юра с отцом упорно скрывался от новостей в пеших «радиалках». Они залезали на горы и скалы, превозмогая усталость и нехватку воздуха. Юра такие моменты очень ценил — остаёшься один на один с природой и своим организмом, суета вокруг исчезает, ты выкладываешь последние силы на преодоления себя, когда только воля тянет наверх, а немеющие мышцы отказываются работать. Но на вершине захлёстывает эйфория, и радость вырывается пронзительным криком.
Счастливые, они сидели на вершине одной из сопок и наслаждались видом голубой монеты озера под ними.
— Вот, кажется, и ничего больше не надо. Но разве правильно так? — Юра озвучил свои думы отцу.
— Да в том-то и дело, что кажется. Сейчас ты остынешь от подъёма, и мозг начнёт буравить шило. В детстве ты в таких случаях начинал приставать: «Пааап, маам, что мне поделать?». Люди поленивее тянутся к спиртному, кто-то гасит энергию спортом, кто-то разрушает воздвигнутое другими, а эти другие сооружают новое… Я ж вижу твой огонь в глазах.