Вот если, например, вам не нравится тактильный стиль отношений — необязательно об этом заявлять во всеуслышание и тем самым обрывать какое бы то ни было общение вообще. Можно заставить Стаса забыть, что он человек тактильного склада. Для этого достаточно задать какой-нибудь вопрос и приготовиться молча слушать. Я спрашиваю каждую ночь:
— Какая у тебя сестра?
В самом деле, ведь интересно, какой она растет — младшенькая, среди семерых братьев, мамина любимица.
Каждую ночь Стас начинает рассказывать историю своей семьи, точно всю жизнь мечтал кому-то ее рассказать, а никто слушать не хотел. Руки его при этом то опираются о подоконник — по-детски, то он ими от души размахивает. Он точно становится пятилетним — как в начале своей истории. Слова горохом сыплются с подоконника в ночь. И он никогда не доходит до своей сестры. В самом деле, откуда ему знать, какая там у него сестра? Она родилась, когда он уже закончил школу и уехал поступать в институт. Так что я могу спрашивать о его сестре снова и снова. Каждую ночь его рассказ начинается с бабушки, с которой они варили кашу, и стопорится на той девочке — комиссарше строительного отряда, с которой он познакомился после первого курса. Он сам говорит, что она была толстая, ножки у нее были так себе, носик кнопочкой, и вся она была какая-то неприметная. Зато голос у нее был, как пионерский горн.
Восемь лет назад, когда они только поженились, Светка случайно застала супруга с гостившей у нее однокурсницей. Светка что-то такое приняла — хотела отравиться. В больнице ей промывали желудок и ставили клизму, а после задавали дурацкие вопросы. Словом, ей надо было, чтобы ее оставили в покое, чтоб было темно и мягко, но на самом деле было холодно и белым-бело кругом, и с ней делали и делали что-то неприятное.
Когда она вышла из больницы, они со Стасом поехали провожать подругу, которой давно пора было возвращаться домой. Светка думала: «Какой ужас — назад мы будем возвращаться вдвоем!»
Пройдя через угрозу Светкиной смерти, оба они, конечно, должны были измениться. Или хотя бы кто-то один. Светка изменилась за обоих. Теперь она воспринимает увлечения мужа как должное. Она полюбила психологию и выстроила однажды довольно строгую классификацию «Стасовых девочек». Классификация эта постоянно пополняется. В ней появляются новые ячейки — вид, подвид — и каждой женщине, на которую бы Стас ни поглядел, находится в ней место.
Одно из отправных положений в Светкиной трактовке Стасовых измен звучит так: «У меня ведь нет детей».
С Таней они познакомились в гинекологии, где Светка лежала, в очередной раз потеряв ребенка, а Таня — залечивала болячки, воспаления, нажитые а зоне. Однажды Светка представила Таню и Стаса друг другу — и вскоре Стас переселился в Танину комнату и взял заботы о ее детях на себя. Так что Танина мама, смотревшая за ними, могла спокойно съездить в деревню и вообще заняться чем угодно.
Одно время все старались официально оформить изменения в своих отношениях. Светка со Стасом — развод, а Таня с ним же — создание новой семьи. Но за развод требовалось уплатить государству определенную сумму — никто ее так и не смог выделить. Деньги всегда были нужны на что-то более вещественное — и все трое полагали, что когда-нибудь дела уладятся сами собой.
— У, зыркает! — говорит Светка о девочке, продающей семечки на углу, когда мы все вместе идем по улице. С чрезвычайно довольным видом Стас везет моего младшего в коляске — ссутулясь, вытянув голову далеко вперед и улыбаясь от уха до уха. Мне вдруг становится страшно: люди же думают, что это и есть мой муж, когда-то я вышла за него! Потом мне приходит в голову, что Стаса здесь знают многие, и им известно, что он просто очень любит детей.
Девчонка, продающая семечки, — худенькая, смуглая, с черными курчавыми волосами. Танина старшая дочка — лет девяти. Она глядит настороженно. Стас пробегает мимо нее, не глядя, вцепившись в детскую коляску.
Миновав маленькую торговку, Светка широко улыбается:
— Танька перестаралась тогда! Вошла в роль мужней жены. Как же — и дети у нее, и мужчина — полное семейство. Стас у нее жил-жил, а потом ему стало надоедать. Каждый вечер: «А где ты был, почему так поздно с работы пришел? Дети ждут тебя, не ложатся спать. Сколько раз говорила: приходи пораньше». Однажды после работы он вовсе к ней не пошел! Куда ты пошел тогда, а, Стас? Ну, скажи! Кто еще кроме меня так тебя понимает? Я знала, что ты вернешься ко мне. Когда деньги искали для развода — я уже знала!
Ко мне Стас однажды тоже больше не пришел, когда у меня второй раз сломалась коляска. Я купила детскую коляску с рук — очень недорого — и она сломалась через две недели. Стас что-то там сделал с ней — и выглядел очень гордым. Но на другой день коляска снова сломалась. Заглянув ко мне после работы, Стас сказал, что сейчас сбегает, принесет какие-то инструменты. Вместо него появилась Светка — сказать, что Стас ко мне больше не придет и что больно ему надо — каждый день коляски чинить… Наверно, не увидев на моем лице всей ожидаемой печали, она спросила:
— Ведь что-то хорошее в нем есть? По крайней мере, ты не станешь отрицать, что он щедрый? — она смотрела на банки с джемом, громоздившиеся в углу. Стас покупал джем в счет зарплаты. — Что ты смеешься? Такая богатая, что ли? Можешь сама своим детям все купить?
Я выхожу во двор. На длинной скамейке — там, где сохнет белье; в тени простыней, сидят мужчины из нашего дома, разомлевшие от жары и от безработицы.
— У нас коляска сломалась, — говорю я им. — Там, вроде, нужно клепать. Или сварка нужна… Вы не посмотрели бы?
Они глядят перед собой молча, в их лицах ничего не меняется.
— Я заплатила бы… Много не могу, но мы соседи… Вот вы бы не могли помочь?
Тот, на кого я смотрю, оглядывается по сторонам.
— Я? Н-нет…
Какие-то парни пробегают через наш двор. Один кивает на моего сынишку:
— Юрка, гляди, какой красивый ребенок! Это не твой?
— Почем я знаю? — хохочет Юрка. — У меня по городу столько детей наделано. Эй, мамаша! Как думаешь? Этот — не мой?
Тут воздух прорезает истошный визг моего старшего сына. Его тащит в подъезд какая-то старуха, и, когда я, наконец, разожму пальцы на его запястье, там долго еще будет оставаться след. Старуха кричит, что кто-то сломал замок в кухне четвертого этажа. Что они нарочно скинулись всем этажом на замок, чтобы посторонние не выкручивали в кухне лампочки. Тогда уж, если лампочка пропадет — то ясно будет — надо искать вора среди своих. И что она собиралась только показать сломанный замок моему сыну и спросить у него: «Твоя работа?» С утра она допрашивала уже трех или четырех парнишек из нашего дома — надо же заставить виновного признаться!
Таниных детей старуха обошла бы за три километра. И дело не в том, что у Тани девочки, а девочки реже ломают замки. Дело в том, что Таня — бывшая зэчка. Светка говорит, по Тане видно, что она бывшая зэчка. Не всегда — видно, когда она сама этого хочет. Таню боятся.
Вхожу с детьми в дом. Наша дверь открыта. У порога какие-то сумки. На кровати сидит Регина — квартирная хозяйка. С подбитым глазом.
— Я от мужа ушла. Что смотришь? Деньги тебе верну — те, что ты вперед заплатила. Короче — сегодня я еще ночую у подружки, а завтра к вечеру — чтобы вас здесь не было.
Работа есть — и все наладится. Квартиру снять — не проблема. Старший сын сдал экзамены в первый класс престижной школы. Младшие ходят в детский сад. Иногда мне кажется, что мы всегда жили в этом городе. И даже — что я всегда была одна с детьми. И что нам всегда жилось не так уж плохо.
Сначала я заставляла себя не думать о том, из-за чего сюда. А теперь все это стало забываться само собой. Мне еще детей растить — зачем помнить плохое? Из памяти уходит все лишнее — потому что я так хочу. Этому помогает и моя работа. На ней легко переключиться со своего внутреннего состояния на чье-нибудь еще. Я журналист. Я уже брала интервью у разных людей. Меня многие знают. Бывает, я говорю, как меня зовут, и люди удивляются: «Как, это вы?».
Однажды я вспоминаю Таню. Чемпионку по выживанию. Теперь она не откажется поговорить со мной? Особенно, если я пообещаю изменить в газете ее имя. А может, она захочет дать интервью под своим настоящим именем? Кто знает?