В стратегиуме загудели мухи, когда Тифус оценил парадокс, и тот пришелся ему по вкусу. Хаос и судьба, единые и тождественные.
Возможно, Гургес думал так же. Он не сопротивлялся заражению новой чумой. Ей Тифус особенно гордился. Червь-паразит откладывал яйца в кровеносной системе и поражал мозг. Болезнь распространялась от сознания к сознанию через передачу идеи, а идею переносил звук, особый звук, представлявший собой заклинание, которое делало тоньше стены между реальностью и имматериумом и передавалось всем, обладавшим способностью слышать.
— Повелитель, нас приветствуют, — произнес помощник.
Тифус расхохотался от удовольствия, и нарывы на палубе затряслись, сопереживая ему.
— Поприветствуйте их, — приказал он.
Теперь у него был враг. Теперь можно было сражаться.
Корвус отринул отчаяние. Не думал о шансах. Был враг, и долг предписывал драться. Ничего более.
Корвус стоял на трибуне строевого плаца и, превратив с помощью динамиков свой голос в голос форта Горек, обращался к собравшимся тысячам людей. Он объяснил ситуацию, описал чуму и способы заражения. И установил правила. Одно из них было главным.
— Музыка, — прогремел он, — это болезнь. Она уничтожит нас, если найдет в нашей защите хоть малейшую щелку. Надлежит принять меры, чтобы у нас ее не было. Всякий, хотя бы насвистывающий, будет казнен на месте, — отдав этот приказ, он испытал огромное удовлетворение. Причины его не волновали.
С момента прибытия прошло меньше дня, и Тифус узрел апофеоз собственного искусства. Целая планета стала одним голосом. Гимн, чума, бывший чумой гимн стал итогом существования Лигеты. Ее население жило ради одной цели. Чистота возбуждала.
Возбуждала бы, не будь единственного изъяна. Этот форт. Тифус думал, что тот падет сам, но этого не произошло. Он все еще посылал отчаянные призвыв о помощи всем тем имперцам, кто мог их услышать. И, хотя Тифус мог тешить себя мыслью, что один прыщик порядка подтверждает красоту порчи, он знал истину. В ближайшие несколько дней песня превратится в рваное диминуэндо по мере того, как начнут умирать певцы. Если он не примет мер, то симфония окажется неполной, ее испортит единственная фальшивая нота.
Так что время было действовать.
Атака началась вечером второго дня. Корвус прохаживался по парапету, когда увидел, что небо темнеет. Раздался низкий непрекращающийся гром, и облака породили ужасающий дождь. Первыми были десантные капсулы, стремительно падавшие вниз непреклонной черной карой. Они приземлились на равнине в паре километров от базы. За ними в воздухе оставались полосы, черные вертикальные следы, которые не рассеивались. Вместо этого они стали шире, раздробились на части и начали вращаться. Корвус побежал на ближайшую сторожевую башню, выхватил у стрелка снайперскую винтовку и всмотрелся в телескопический прицел. Он смог отчетливее разглядеть движение в извивающихся облаках. Оно напоминало насекомых. Корвус услышал едва заметное жужжание — слабое, невозможное, то вплетавшееся, то выбивающееся из грохота десантных капсул и последовавших теперь за ними десантных кораблей.
С неба хлынула тьма. Это была чернота отсутствия и горя, гниения, отчаяния и неназываемого желания. Своим прикосновением она заразила воздух в зоне высадки, а затем поползла к базе. Это была другая болезнь, против которой у Корвуса не было никакой защиты. Хотя до форта не дотянулось ни одного черного щупальца, Корвус ощутил, что нечто пересекло стену. Вечерний свет изменился, став мрачным и неверным. Он почувствовал, как нечто жизненно важное становится слишком тонким, и начинает улыбаться что-то неправильное.
Вокруг него, призывая к оружию, раздался звук тревожных сирен форта Горек. Шум был колоссален, и Корвуса удивило и встревожило то обстоятельство, что он вообще слышит жужжание роев Хаоса. Он понял, насколько больным стал реальный мир и как тяжело придется за него сражаться.
Десантные капсулы открылись, ядовитые лепестки отодвигались, исторгая находившихся внутри чудовищ. Корвус никогда не ощущал себя уютно возле космических десантников, от их сверхчеловеческой мощи и совершенства его лигетский комплекс неполноценности увеличивался в геометрической прогрессии. Однако он бы отдал что угодно, чтобы рядом оказался один из них, когда увидел, как неподалеку собираются их кошмарные разновидности. Их броня давно перестала быть обычным керамитом. Это была тьма, что стала железом, и железо, что стало болезнью. Они строились в шеренги и замирали неподвижно, держа оружие наготове. Вот только неподвижность была неполной. Их очертания извивались.