Иван осторожно положил шинель на подлокотник, украшенный перламутровыми чешуйками, и на цыпочках пошёл за хозяином.
Комната, в которую они вошли, уже не походила на антикварный магазин, хотя и в ней было немало разного добра.
На столе стояла фарфоровая посуда с початыми закусками. Ударив ногтем по салатнице, Джан-Темиров сказал хвастливо:
— Настоящий «Мейсен»... Я, братец ты мой, накормлю тебя сейчас из настоящего «Гарднера».
— Я не разбираюсь, — скромно сказал Татауров.
Джан-Темиров довольно рассмеялся и что-то крикнул по-армянски в приоткрытую дверь. Вежливо предложил сесть и закурил тонкую длинную папиросу. В комнате сразу запахло дорогим табаком. Спохватившись, он подвинул портсигар Татаурову. Через несколько минут появилась старая расплывшаяся армянка с большим подносом. Вытерев полотенцем раскупоренную бутылку коньяку, поставила её на стол. Подвинула тарелочку с янтарными ломтиками лимона, посыпанными сахарной пудрой.
Джан-Темиров заботливо сдул пудру, просыпавшуюся на мозаичную флорентийскую столешницу, и, отхлебнув из рюмки, начал разговор. Всё сводилось, по его словам, к тому, что ему неудобно покупать вещи у своего бывшего коллеги; кроме того, Нина Джимухадзе немного упрямится («Иван Васильевич ведь знает, какая она строптивая?»), ссылаясь на то, что эти вещи были дороги её мужу. Однако у Мкртича Ованесовича сердце кровью обливается, когда он видит, как она бедствует. Он бы просто хотел её облагодетельствовать... в память о добром сотрудничестве с её мужем.
— Понятно, — сказал Татауров.
— Ну, конечно, благотворительность благотворительностью, но чтобы и я в накладе не остался.
— Да за кого вы меня принимаете, Мкртич Ованесович?
— И чтобы, конечно, она обо мне ни одного слова не слышала.
— Всё будет в порядке, Мкртич Ованесович.
Джан-Темиров объяснил, какие вещи он хотел бы приобрести, и назвал сумму, которую ему не жалко за них отдать.
Татауров слушал, глядя на груду древних икон, лежащую в углу. Потом, помявшись немного, признался в долге.
— Велик долг? — спросил Джан-Темиров.
— Двести рублей.
— Когда задолжали?
— Да давно ещё. Когда война началась.
— Ничего себе! И всё помните! Совесть у вас, значит, есть...
Татауров насупился.
— А как же — всё-таки жена моего учителя.
— Если ваш долг перевести на современный курс, вам будет не расплатиться. Но вы ей отдайте ту же сумму. Она не коммерсантка, разбираться не станет. Важен сам факт: вернувшись с фронта, вы в первую очередь вспомнили о долге. Это — благородно. Это возвысит вас в её глазах и поможет приобрести вещи. Женщины любят бескорыстие в мужчинах.
Он встал, вытащил из стенного сейфа пачку денег и протянул её Татаурову... Они ещё поговорили немного о том о сём, выпили... распрощались как равные.
Первым желанием Татаурова было сбросить ненавистную шинель, но он решил, что к Нине Джимухадзе уместнее идти именно в таком виде. И, не откладывая дела в долгий ящик, направился к знакомому дому.
Нина сама вышла на его звонок (прислуга была на кухне) и, увидев Татаурова, всплеснула руками:
— Кого я вижу?! Иван, неужели это вы?
Он скромно стоял в дверях, наклонив голову, прижав солдатскую фуражку к видавшей виды шинельке.
— Здравствуйте, Нина Георгиевна. Вот только попал из лазарета в Питер — сразу к вам... Где Валерьян Палыч?
Нина вздохнула. Опустив глаза, сказала:
— Коверзнев где-то на позициях, вероятно, в Карпатах... Во всяком случае, последнее письмо было оттуда...
— А разве он бросил цирк и журнал?
— Что вы, Иван, — снова вздохнула она, — он с первых дней на фронте, — и, видимо, не желая больше говорить о Коверзневе, спросила: — А вы тоже были на войне?
— Да. Вот пальцы отхватило. Сейчас списали по чистой,— он помахал перед Ниниными глазами раненой рукой.
Оглядел прихожую, сплошь завешанную яркими цирковыми афишами:
— А у вас всё по-прежнему.
Нина вскинула голову, произнесла гордо:
— Всё, как было при Коверзневе. Пройдите, посмотрите. Раздевайтесь. Поговорим, вспомним былое, расскажите о себе.
Прежде всего Иван захотел осмотреть знакомую арену, где когда-то провёл немало схваток с самыми разными борцами. Да, как и говорит Джан-Темиров, деревянные идолы, высеченные из одного куска, как и во времена Коверзнева, стояли по углам. Там же на зелёном сукне лежали штанги, гири, бульдоги и гантели; всё было покрыто пылью, — видимо, сюда давно не заглядывали.
Нина провела его по анфиладе комнат и снова с гордостью подчеркнула:
— Видите, всё, как было при Коверзневе.