— Иван! —услышал он вдруг чей-то голос.
Прямо по болотцу, разбрызгивая грязь, наперерез ему бежала женщина.
Ещё не рассмотрев её, он понял: Дуся!
— Иван! — сказала она, задыхаясь от волнения, и припала к его груди. Он отшвырнул её от себя отчаянным жестом, в котором было всё: и страх, и брезгливость, и ненависть...
Она едва держалась на ногах. Прижав руки к груди, обтянутой грязной кофтой, смотрела на него с ужасом и восторгом. Решив, что он не узнал её в этой промасленной рабочей одежде, заговорила горячо и порывисто:
— Иван! Это я. Я знала, что ты придёшь к нам. Я и сына нашего научила ждать тебя...
Но Татауров уже поборол растерянность и, шагнув к ней, прошипел:
— Шлюха, как ты смеешь так со мной говорить? Разве я ответчик за твоих выхренков?
Он снова оттолкнул её, так что она упала боком в лужицу, поросшую ржавой травой. Потом вытащил пачку бумажных денег и бросил на тропинку.
— Возьми! Заткнись! — выкрикнул он срывающимся голосом.— И не напоминай о себе! — И неуклюже, вперевалку, побежал назад, к проспекту.
Она приподнялась на руках, глядела ему вслед.
Вот он уже на проспекте.
Она тяжело, по-старушечьи, поднялась, посмотрела невидящим взором на пачку денег, потом втоптала их в чёрный торфяник тяжёлой, негнущейся подошвой.
Пошла…
Вернулась.
Вытащила из грязи деньги. И, усевшись, расправив их на коленях, заплакала, шепча:
—Роднулька, сыночка мой!..
5
Никита никак не мог понять, почему солдаты и рабочие Петрограда должны ждать, когда революционное движение охватит всю страну. Он даже сердился на Лиду и обвинял её товарищей по партии в трусости. Надо же додуматься, что буржуазия сама ждёт этого выступления, чтобы разгромить Петроградскую организацию! Нет, солдаты и рабочие — это сила, они одним махом сметут со своего пути офицеров и лавочников. Да пусть Лида хотя бы вспомнит, как под гробовое молчание фронтовиков ушёл в отставку военный министр...
Когда вечером второго июля Лида сказала, что Центральный Комитет отменил своё постановление о запрещении выступления, Никита решил, что он дальновиднее своей учительницы, но постеснялся сказать ей об этом. А Лида продолжала твердить о преждевременности и говорила, что отмена постановления вынужденная, солдаты и рабочие так обозлены, что их невозможно удержать — приходится возглавить эту неотвратимую лавину, чтобы отговорить людей от вооружённого выступления,— только так можно избежать разгрома. Узнав, что ЦК вызвал из Кронштадта моряков и вывел на улицы броневики, Никита решил, что Лида определённо ошибается. Когда демонстранты потребовали от ВЦИК Советов, заседавшего в Таврическом дворце, взять власть в свои руки, Никита посмотрел на Лиду даже снисходительно.
Колонны шли к Невскому по Садовой — уверенно и радостно, и в душе Никиты подымалась гордость: «Вот мы какие сильные, когда все вместе, все за одно дело! Нам всё по плечу!»
Затор на углу Невского был неожидан, и ещё неожиданнее показались первые выстрелы — они были просто невероятны, больше — неправдоподобны! Никита с недоумением глядел на чердак, откуда стрелял кто-то невидимый. Ошибка? Преднамеренная засада?
Как вы смеете?! Дайте мне винтовку!..
Он заскрипел зубами от бессилия. Люди разбегались в панике, спотыкаясь о трамвайные рельсы, падали на мягкий торец перекрёстка. А кто-то невидимый и жестокий продолжал стрелять со всех чердаков и крыш.
Никита видел, как пошатнулась Лида, но не упала — продолжала бежать к Гостиному двору; длинная юбка путалась в её ногах, и, видимо, поэтому Лида замедлила бег. Никита чуть не налетел на неё, а девушка вдруг неловко повалилась лицом вперёд у его ног и замерла.
Никита подхватил её, чувствуя, как под ладонью набухает кровью платье, и побежал, прижимая к груди отяжелевшее тело, к спасительному укрытию Гостиного двора.
— Пусти! — отбивалась Лида. — Я сама! Я просто споткнулась!
С ужасом глядя в её искажённое лицо, Никита крепче и крепче прижимал её к себе, быстро шагая вдоль витрин, ловко лавируя между мечущимися людьми.
— Пусти!
— Ты жива!.. Сейчас дойдём! Перебинтуем.
— Пусти! Я не ранена, я споткнулась!
У городской думы расступилась редкая толпа любопытных; Никита сел на ступеньки лестницы; Лида всё-таки вырвалась; с недоумением рассматривала расплывающееся красное пятно на груди.
— А мне не больно! — сказала упрямо и тряхнула головой.